Я верю только в те чудеса, которые происходят в человеческой голове. Было время — в мои лет 27–30, - когда мне снились древние высокие, начавшие уже разрушаться храмы. Христианские храмы. Я никогда их не видел, я знаю это точно. Если б я был художником, по утрам зарисовывал бы их, тающих перед "мысленным взором" по мере того, как день заполнял зрение другими предметами.
Вот высокая тонкая башня (не минарет!), сильно выветрелый камень наружных стен, дожди и ветры округлили его углы, — странное на вид, непрочное уже соружение, на которое я смотрю снизу.
Откуда взяло его сознание? Кто видел его до меня? Как передал мне? И что оно означает?
Не может быть, чтобы сознание выстроило его само.
И вот еще сон. Я вхожу в другой храм, снова христианский. Истертые, белого мрамора квадраты пола, вдали почему-то черный аналой. И несколько черных фигурок молящихся; при моем появлении они медленно, гуськом удаляются, скрываются один за другим в низенькой двери слева от аналоя, оставляя меня одного.
Я запрокидываю голову, вижу высоту храма, слышу густую его тишину, сверху на меня падает пыльный солнечный луч…
Храмы снятся мне, когда я побываю в незнакомом городе, не во всяком, понятно. Полдня я хожу под впечатлением этих снов и все думаю, откуда они во мне?
Что ты, башка, за существо? И что там в тебе еще, какие чудеса запрятаны? И ведь на моих плечах сидишь…
Книжный шпион
Заросли папоротника я обхожу стороной: не хочется, повторю, приминать гордые зеленые крылья.
…нет во мне — и никогда не было — желания кого-то подавлять. И сам я всегда настороже насчет навязывания мне чьего-то влияния, вкуса, идеологии…
Стоп!
Я остановился неподалеку от ручья, звонившего в серебряный колокольчик, остановился, чтобы ухватить за хвост промелькнувшую мысль. О том, что вся моя жизнь проходила, в общем-то, под знаком сопротивления всему чуждому мне. Второй раз за день она ко мне просится.
"Прими сообщение! — сигналил Поводырь. — Требуется рассмотреть следующее за "принуждением" слово — "сопротивление". Удачи!"
Кажется, слово "принуждение" вынырнуло на поверхность из-за не до конца решенного вопроса — что же все-таки я делаю в лесу?
Принуждение… Принуждение…
Теперь, имея эту зацепку, можно двигаться дальше. Еще десяток шагов — и ручей. Густая подвижная листва деревьев наверху пропускает — тут-там, там-тут — солнце к бегущей воде. Тонкие лучики простреливают весь видимый ручей — вода искрит, вспыхивает, играет, звенит. Я перешагнул его и подошел к дубу. Сел, привалился спиной к могучему стволу.
Принуждение… Первое и самое сильное — армия.
О-о, сколько было всего за четыре года!
Из армии я вышел с жесткими выводами. Глупость там, и хамство, и невежество, и властолюбие, и безграмотность, были надежно защищены мундиром, погонами, и не скрывались, не прятались, не притворялись — наоборот, праздновали свою безнаказанность и неприступность — перед приямоугольником строя, окаменевшего по стойке "смирно".
Одни к армии приспосабливаются, другие навсегда получают заряд сопротивления, который армейские психологи называют "внутренним". Я этот заряд получил.
И с этим неудобным багажом, зарядом сопротивления, попал после института, в республиканскую партийную газету (было и лестно, и хотелось поскорей получить квартиру). И там с изумлением обнаружил своих прежних командиров — уже без погон, но с теми же полномочиями и с тем же крутым армейским нравом.
Армейская дисциплина, обогнув институт, плавно переходила в дисциплину социализма, а глашатаями ее были тогдашние газеты. Был в них "строчечный фронт", строки его стояли "свинцово-тяжело", а "заглавия (всё — Маяковский) зияюще нацелены" на каждого из нас.
Когда-то в советских календарях, на последних страницах журналов, даже в газетах печатались рисунки под призывом "Найди врага!" или "Помоги обнаружить шпиона!". На рисунке обычно было безлистое дерево, в густом сплетении ветвей которого, если всмотреться в это сплетение, можно было различить человеческий силуэт. Силуэт был, конечно, вражеский. Шпиона нужно было во что бы то ни стало разглядеть, обнаружить, выявить. Доложить Куда Следует. Даже в кроне дерева в то время скрывался враг. А как он искусно он прятался среди людей!..
А потом я сам, сопротивляясь, стал "врагом", который тоже хоронился, но не в гуще ветвей, а… в хитросплетениях книжных строчек, ну, скажем, в литературных образах, которые нельзя было трактовать напрямую, как, к примеру, листовку или прокламацию.