Эй, ручей! А не избавиться ли нам с тобой от этого наваждения?
Дзинь, дзинь! Дзинь, дзинь!.. Как хочешь, как хочешь!..
"…Бухта, и в ней множество парусных кораблей. Они изящны и стройны, как лани, замершие в испуге от случайного звука поблизости. Сейчас они сорвутся и унесутся в море, растают в его синеве…"
Цензор советского времени, наверно, пропускал эти картинки в моей книжке-сказке "Здесь ключ от города", считая их не более, чем лирическим всплеском, на которые горазды русские литераторы, или трудно разъяснимым поэтическим образом. Образ-то он, конечно, образ, да только что в нем?
"…Безветрие. Ветра нет; его нет давно; ветра заждались. Корабли бездействуют. Паруса их повисли. Созданные для бега, для движения, для борьбы с морем и победы над ним, созданные как подобие несущейся навстречу волны или достойного ей соперника, в безветрие они кажутся ненужными, даже нелепыми, прихотью чьей-то фантазии, насмешкой. Изящество, стремительность линий — к чему это?
Бухта пленила корабли, они попали в ловушку. Они здесь лебеди, чьи крылья слишком велики, чтобы ими можно было взмахнуть.
Они вызывают изумление и жалость.
На свободном куске маслянистой воды ближе к берегу пыхтит приземистый жук-буксир, таща за собой еще более приземистую баржу. Волна, пущенная буксиром, чуть качает деревянных красавцев, чуть плещет в их борта, — единственное, что осталось от всего, чем владели они.
А владели они морем, океаном — всем"…
Так я писал в Брежневское время в книжке сказок для детей и взрослых "Здесь ключ от города", и цензор, наверно, пропускал эту "лирику", ища конкретную враждебность тогдашнему строю.
…А потом подул ветер, которого "заждались" и который призывали кто как умел, веря в его благость и чисто по-человечески не думая, что будет за ним, — и ветер окреп, и стал штормом, и деревянные корабли, вышедшие в море, чтобы не быть выброшенными на берег или разбитыми о мол, разметало во все стороны… и автор расстрельного, будь он прочитан в 1937 году, образа о "безветрии" и "бухте, которая пленила корабли" (было достаточно и других, похожих по настрою, так же запрятанных среди строк), оказался унесенным тем же ветром за океан…
Он сидит сейчас, прислонившись к стволу могучего американского дуба, и, снова перестав откликаться на зов ручья, вспоминает приметы времени, из которого вышел, но не ушел.
Время капель, капающих в таз
Когда мы расставались, редактор республиканской партийной газеты длинно высунул язык и ткнул в него пальцем.
— Вот твой враг! — так объяснил он причину нашего прощания и этим же самым сказал напутственные слова.
Я оказался на улице. В прямом смысле слова — меня выкинули не только из редакции, но и из принадлежащей ей комнатушки в полразрушенном доме, где я, бездомный, проживал на птичьих правах.
На улице громоздила сугробы февральская метель. Она со свистом носила меня от одного знакомого дома к другому, где я спрашивал о временном прожитье. Как-то сунулся к приятелю, который не упускал возможности зайти ко мне и провести час-другой под моей крышей, а то и весь вечер, сунулся в надежде хотя бы переночевать у него. Но семья его и он сам показали лицами и намеками такое нежелание гостеприимства, что я ушел, так своей просьбы прямо и не сказав.
Все мои знакомые были относительными праведниками, и откуда у них хоть один лишний или запасной метр жилой площади! Но они взялись за телефоны и, ширя круги поиска, обнаружили, что существует незанятая в эту непогоду крыша и стены.
В двухкомнатной квартире жила с престарелыми родителями женщина тридцати с лишним лет. С замужеством у нее не получалось, а жить как-то надо, и вот приобрела она она на одной из низкорослых кишиневских улиц хату-развалюху. Ее упросили дать на время метели хату мне, попавшему в беду журналисту, хозяйка развалюхи самолично привела меня на Кузнечную.
Первый дом был фасадный — вполне приличного вида одноэтажный дом. Второй, пристроенный к нему ради экономии одной стены, — похуже и пониже. Третий — еще победнее, четвертый — та самая хибара. К ней была приткнута мазанка с разрушенной стеной и выбитой рамой, а заканчивался этот понижающийся грустный ряд пустой собачьей конурой. В 5-6-ти метрах от нее возвышалась деревянная будка нужника.
Пахнущая хорошими духами домовладелица отперла дверь, мы вошли. Комната, низкий, на уровне головы потолок, разложенный широкий диван, тумбочка, пустые бутылки от коньяка и марочного вина на полу… Штукатурка (обмазка) потолка в центре обвалилась, дыра прикрыта набором фанеры. Низенькая печь, сложенная из кирпичей…