Здравствуй, моя тропинка! Какого дьявола я поперся в лес, когда у меня есть ты! Мне уже мил каждый твой поворот, каждый куст, каждый цветок, нависающий над тобой, а к камню, на котором греется сейчас ящерка, хочется припасть ладонью. Мне уже знакомы, браток, все твои выступы, гребни, трещины и ложбинки. Не зря навесили на тебя золотые медали лишайника, ты украшение тропинки, как можно без тебя! Камень я только погладил, ящерка чуть отодвинулась, но не убежала, а я пошел дальше.
Вот и дом завиделся сквозь ветки. Еще несколько шагов и открылся луг. Я миновал "ворота" леса и вышел под высокое голубое небо, под солнце. Каким глубоким оказался вдох! Как шумно я выдохнул!
Я воткнул палку с красной от крови рукояткой в землю в метре от ворот — пусть будет памятью о моей "прогулке", и пошагал к дому.
Ничего не изменилось за то время, пока я блуждал по лесу. Ровно гудело шоссе (труба, по которой прокачивался машинный поток), пусто и чисто было крыльцо, дверь заперта. Я сел на крыльцо, сбросил с плеч мешок, расстегнул до пупа ворот джинсовой, промокшей от пота рубахи.
Жаль, меня никто-никто не встречает. Я бы рассказал — коротко бы рассказал, — что "чуть не заблудился, лес невероятно дик, людям в нем делать нечего, но в этом нужно было убедиться".
Вставать всё не хотелось, но я почувствоаал, что ладонь набрякла и понял, что пора принимать меры.
Я с трудом поднялся, открыл дверь, вдохнул показавшийся особым после лесных запахов дух кухни.
Как тихо в доме!
Еще раз промыл руку, смазал — заполнил забелевшую после воды расщелину в ладони мазью, перевязал бинтом.
Разложив на столе закусочное мясо, сыр, хлеб и зеленый лук (на готовку нет сил), я сделал из горлышка хороший глоток виски и тут же подумал (алкоголь начал действовать быстро), подумал странно: а не самоистязание ли отшельника — этот мой поход в лес? Зачем я оторвал себя от луга и послал туда? Зачем упрямо пёр и пёр, до изнеможения, в его глубину?
Глупости! Какой я отшельник! Просто нельзя не поинтересоваться чудищем-лесом, рядом с которым живешь! Посмотреть, чем он дышит. Я ведь из любопытных…
Впрочем, на этом все мои размышления кончились, усталость и алкоголь взяли свое, я смог только сунуть мясо и сыр в холодильник, сделал четыре шага к дивану и повалился. Даже не стянул испачканные зеленью кроссовки.
Ожидание
В мой налаженный было ритм жизни вошло ожидание женщины. Я начал прислушиваться к звукам, доносившимся с шоссе. Даже идя по своей уже тропинке к ручью, я останавливался, чтобы не пропустить гудка ее машины, и буквально заставлял себя идти дальше. Занимаясь прополкой сорняка на грядках, я время от времени оглядывался. Мое отшельничество терпело крах. Но вместо полагающихся во имя спасения моего уединения слов я невольно выговаривал другие:
— Тебе нужно заехать ко мне, — обращался я к Кристине, неизвестно где находившейся сейчас. — Оторвись от своих проклятых дел и навести меня. У меня в доме ты можешь сказать свое "Уф!". Это ведь тоже нужно. Ну?
Но ни одна из проносившихся по хайвею машин не останавливалась возле моего дома.
Прошел день после моего похода в лес и другой. Хорошие, солнечные, со спокойным перемещением облаков в небе, ничем не отмеченные дни. Может быть, я переволновался в лесу, потратил острую энергию и туповато сейчас все воспринимаю? Я поймал себя на состоянии "подвешенности", которое на русском имеет точное определение: ни к чему не лежат руки.
И тогда я заставил себя устроить постирушки; по-хозяйски развесил простыни и рубашки на веревке между домом и сараем и вошел, расправляя на веревке стиранное, в рабочий ритм. После я покорпел над грядками, где лесная почва, перенасыщенная семенами трав, не хотела принимать огородных пришельцев — такой битвы за землю я еще не встречал. Добавил в поленницу дров. Увидев, что воды в бутыли на донышке, отправился к ручью за водой. По воду.
Лес за ручьем показался мне уже чуточку знакомым: я узнавал деревья, мимо которых проходил позавчера. Может, я еще раз отважусь на поход? Уже со всеми предосторожностями. Должны же быть в этом лесу сосны!
Снял с поверхности воды в моем колодце всякий сор — сухие травины, кусочки древесной коры, нанесенные ветерком, желтые листочки, дохлого уже муравья; начерпал кружкой чистейшей воды в бутыль. И присел к подножию дуба. И услышал одновременно шум листвы высоко вверху и звон, звоночки ручья, подпрыгивающего на бегу то тут, то там. Родник на Руси назвали за этот звон ключём, ключиком, что позванивает в связке на поясе… Может быть, и вода таким образом выговаривается, как выговариваются в костре деревья?