Хотя это и не относится к официальному протоколу, не могу не сказать о чувствах, которые меня охватили, когда я увидел, как безжизненная голова постепенно возвращается к жизни: порозовели щеки, затрепетали закрытые ресницы, изменилось выражение медленно оживавших черт лица и, наконец, раскрылись глаза, которые спаслись от смерти и теперь вновь ожили! Слишком беден наш язык и не хватает слов, чтобы выразить мои чувства в этот момент. Главное — он ожил и смотрел на меня. Я видел, как его губы шевелились, хотя говорить он не мог: у него не было органа, который снабжал бы гортань необходимым для этого воздухом. Я наклонился к его уху и подробно рассказал ему о катастрофе, о том, каким образом он очутился здесь, о его пробуждении от смерти.
Он долго смотрел на меня недоверчиво; наконец улыбнулся умиротворенной улыбкой. В душе я упрекал себя за свой опыт, но эта улыбка освободила меня от этого чувства. Он хотел говорить, и мне показалось, что его губы прошептали два слова: „Благодарю вас“. Следующей моей задачей было конструирование аппарата для восстановления его речи, то есть нечто вроде автоматической воздуходувки, которая вдувала бы воздух в гортань. Я лихорадочно работал над этим день и ночь — наконец справился с этой задачей и включил аппарат.
Опыт удался даже лучше, чем я надеялся. Правда, его голос был едва слышен из-за отсутствия резонанса в груди, регулирование дыхания также причиняло ему вначале трудности. Но он мог говорить, и я его понимал. И только теперь я узнал, какую „светлую голову“ приютил: я спас мистера Вивасиуса Стайла и, как он сам шутливо заметил, ту единственную его часть, которая в его теле на что-то годилась.
Поэтому мое отношение к опыту мгновенно изменилось: я давно был ярым поклонником до сих пор лично мне неизвестного борца за угнетенное человечество, за свободу мысли, за создание духовных ценностей, за подлинный идеал рода человеческого. С сожалением я узнал от коллег, что дни этого необыкновенного, высокоодаренного человека были сочтены, что у него от рождения было болезненное, немощное тело. С этого часа я считал важнейшей задачей своей жизни сохранить для человечества этот необычайно одаренный интеллект и заботился о нем всеми средствами, которые были мне предоставлены наукой и собственным врачебным опытом. В чудесной цепочке событий, приведших к его спасению, я видел теперь не только случайность!
Для того чтобы дать Стайлу возможность заниматься журналистикой, к которой он так стремился, я установил фонограф; затем заменил фонограф телеграфофоном Поульсена, дававшим возможность записывать более обширные тексты. Я с удовольствием перепечатывал на машинке продиктованные им статьи. Так мы совместно работали все это время. Но вскоре он захотел освободить меня от работы переписчика и настоял, чтобы я купил на его счет недавно изобретенную пишущую машинку, которая могла печатать под диктовку. С этого времени он сам подготавливал свои рукописи для печати.
Он просил меня никому не выдавать нашу общую тайну его „бестелесного“ существования — даже близкому другу и издателю газеты „Сан“. Однако я все же по секрету рассказал ему об этом, и я надеюсь, что он это подтвердит, учитывая обстоятельства дела. Лишь однажды моему бедному другу пришлось с трудом сохранить свою тайну — в тот день, когда он узнал, что мисс Эвелин Г…, его пылкая почитательница и друг, тяжело заболела, получив известие о его неожиданной трагической кончине. Он тут же сочинил сонет „Мертвый — живым“, который обошел страницы всех наших крупнейших газет. Заключительные слова этого сонета звучат так:
Эти стихи можно понять лишь теперь, прочитав мой отчет. За исключением этого случая он работал, как будто бы ничего не случилось. Его журналистский талант, его разящая диалектика, его богатые познания и опыт и в конце концов его любовь к людям чувствовались, как и прежде, в каждой его строчке. Для того чтобы нам обоим не замечать его внешности — живой головы, лежащей на работающей машине, — я соорудил ему одежду, похожую на удобный домашний костюм, закрытый до самой шеи и скрывающий все остальное.
Как раз в это время в стране началась борьба вокруг так называемого „билля о цветных“, внесенного мистером Ретрорси. Согласно этому биллю цветные независимо от расы лишаются в Соединенных Штатах прав, которыми они пользовались ранее. И как раз статьи Вивасиуса Стайла в „Сан“, полные пламенного протеста против этого билля, вызвали мощное движение среди наших сограждан, которое продолжается и поныне.