РЯДОВОЙ. Еще бы!
НИНА. Нет, я знаю. Это потому, что я люблю вас, Сашенька. Вот я какая дерзкая, полюбила — первая об этом говорю. По-особому как-то люблю, потому что верю вам, как самой себе, даже больше, себе-то я не всегда верю.
РЯДОВОЙ. Нина…
НИНА. Что, Сашенька?.. Только вы не трогайте меня сейчас, давай так посидим. Я ведь к тебе пришла, не прогонишь? Ночевать мне негде, я домой идти не хочу. Я тут, на диванчике.
РЯДОВОЙ. Вот… Ну зачем так говорить. Ты знаешь — вот, вся квартира. Нина…
НИНА. Вы смешной, Сашенька. Хотите сказать и не можете, неловко…
РЯДОВОЙ. Да… У меня всегда… все ужасно нескладно… кувырком…
НИНА. Все сейчас от меня далеко-далеко… В зале до нашего собрания хоровой кружок занимался. На доске начертили ноты и слова. «На горе стоит верба, а под той вербой молодой царевич с паньей в гусли играют». И я, чтобы успокоиться, все эти слова читала без конца. Царевич, панья, гусли… верба… а меня вот исключили… Ты, Сашенька… Когда Накатов придет, с ним ласково поговори, у меня сердце болит за него, он ведь до вас был мне самый близкий человек… И я хочу, чтобы ему тоже хорошо было. Он идти боялся, не хотел, а я смеялась: кого боитесь? Разве первого друга можно бояться.
РЯДОВОЙ. Да он шутил с тобой.
НИНА. Нет, видишь ли, Сашенька, по-моему, у них группа организовалась какая-то.
РЯДОВОЙ. Группа?
НИНА. Ну да. Гусев с военного завода, потом Хруста-лев — такой рыжий, худой. Семеновский. Они все вас хорошо знают… Но они мне ничего о себе не рассказывали… С вами Накатов придет разговаривать обо всем. Только смотрите не проболтайтесь, как будто все невзначай вышло и вы ничего от меня не знаете. Хорошо?
РЯДОВОЙ. Хорошо. Но тут, Нина…
Встал, зашагал.
…ты должна знать…
Звонок телефона, слушает.
Да… Накатов здесь. (В трубку.) Пусть пройдет… Ну?
НИНА. Я… Я в другую комнату уйду, чтобы вам не мешать. Ты поласковее с ним, Сашенька.
Уходит.
НАКАТОВ (входит, здоровается). Прости, Саша, за поздний час. Один?
РЯДОВОЙ. Один. Садись, Василий, будем говорить.
НАКАТОВ. Печенье? Это хорошо. Я люблю печенье. (Ест.) Историю с Ниной, разумеется, знаешь.
РЯДОВОЙ. Знаю. И больше всего удивлен твоим молчанием.
НАКАТОВ. Так нужно… Я молчу, как Наполеон на острове Святой Елены.
РЯДОВОЙ. Думаешь бежать с острова?
НАКАТОВ. Если и бежать, то не на сто дней…{319} Ты — последовательный сторонник генеральной линии, я — раскаявшийся отщепенец… Но славное прошлое связало нас дружбой, и я хочу говорить откровенно. Можно?
РЯДОВОЙ. Нужно.
НАКАТОВ (встал, бросил печенье). Слишком много вот тут… До каких пор молчаливо ждать?
РЯДОВОЙ. Перемен?
НАКАТОВ. Встряски. Такой встряски, которая повернет массы.
РЯДОВОЙ. Гордый ты, очень гордый… А может, лучше самому повернуться?
НАКАТОВ. К подхалимам и хамелеонам? К системе [магометанского] социализма? Что они делают с молодежью, те, которые сейчас наверху? Они воспитывают янычар, готовых броситься на любого, кто усумнится в правильностях линии.
РЯДОВОЙ. Враги всегда обвиняли Владимира Ильича{320} в непримиримости…
НАКАТОВ. «Я мыслю — следовательно, существую…»{321} Ха! Но они же разучились мыслить — эти непримиримые. Стало быть, они не существуют. Так и есть. Они движутся инерцией громадного, как земной шар, исторического движения… Но все это до первой войны. Война разрушит инерцию, кровь прояснит мозги.
РЯДОВОЙ. Добавь — война, в которой нас разгромили бы. Ибо победоносная война еще сильнее сплотит массы вокруг нашей теперешней линии. Стране Советов ты желаешь поражения?
НАКАТОВ. А если не война, то борьба внутри. Активная и тайная борьба…
РЯДОВОЙ. Против кого? Против партии, в которую ты вернулся, признав на бумаге ошибки? Против нее, но вместе с теми, кто давно мечтает эту борьбу начать, — вместе с буржуазными интервентами… Так?.. От каторги и ссылки за революцию — до рукопожатия контрреволюции… Ты выбираешь эту дорогу?
НАКАТОВ. Я был и остался революционером… Мое прошлое…