Уходит, возвращается с чемоданом, ракеткой, вещами, укладывается.
До одиннадцати часов в больнице торчала. Не пустили меня к Рядовому. Плохо ему, мама, очень плохо… Пулю из легкого вынули десять дней, а он до сих пор кровью захлебывается… Они меня утешали, а я видела: кислородные подушки несут, лед, у докторов лица хмурые — сиделка одна шепнула мне, что сегодняшняя ночь решающая… Не хочу я ехать на состязания… не могу… Вдруг он тут, без меня…
МАТЬ. А и останешься — не спасешь.
ВЕРА. Ты что невеселая, мама? Может, из больницы звонили?
МАТЬ. Не знаю. Не слыхала.
ВЕРА. Об Александре Михайловиче грустишь?
МАТЬ. Он мне чужой — а я о своем горюю.
ВЕРА. Чудная ты, мама. Он и мне не свой — он Нину любит, и пусть… Пусть любит, лишь бы выжил. Он мне записочку переслал: «Не сердись, Вера, на старого дурака»… а разве я сержусь? Я ревности свои выкинула за порог, все равно ничего бы из нашей любви не получилось… Я больше потому куксилась, что девчата дразнили, да и вы тоже — лови, лови, мол, его за хвост, Нинка отбивает… Мне бы с ним скучно было… Вот Нина — другое дело…
МАТЬ. Не показывается Нина к нам. У Сероштанова квартирует. Гордая.
ВЕРА. Хорошая она, мама… Ты бы на ее лицо посмотрела, как она в десять дней переменилась. Никогда я не думала, что можно так страдать за любимого человека.
МАТЬ. Каждый по-своему за любимого страдает. Я в лице не меняюсь — у меня все тело болит, будто кто кирпичами забросал.
ВЕРА. Да о ком ты?
МАТЬ. О сыне… О Викторе…
ВЕРА. Случилось с ним что-нибудь?
МАТЬ. С ним, может, и ничего не случилось, да со мной горе произошло.
Вбегает НИНА.
НИНА (Вере). Ты еще здесь… Что с ним? Как кровотечение? Что доктора говорят? Нет опасности?
ВЕРА. Все благополучно… Кровь, конечно, идет немножко… А ты почему не приехала?
НИНА. Не могла. Собрание только что кончилось… Меня в партии восстановили — дали выговор за речь по поводу дневника и восстановили… Я чуть не разревелась там… А потом сюда по дождю летела, боялась — уедешь… Видела ты его? Как он выглядит? Ему лучше? Лучше ведь?
ВЕРА. В палату меня не пустили. Поздно. Не волнуйся, Нина. Доктора говорят — он поправится.
НИНА. Я без них знаю, что поправится, но когда? Что они думают?
ВЕРА. Завтра сама навестишь…
НИНА. До завтра еще ночь да утро…
ВЕРА. Они позвонят сюда, сообщат, как и что…
НИНА. Я сама позвоню… (Набирает номер.) Елизавета Семеновна, здравствуйте. Простите невнимание мое, очень волнуюсь сейчас… Первая больница? Говорит Ковалева. Да, она самая… надоедливая… Скажите, как он себя чувствует? Да? (Слушает.) Я позднее позвоню — вы не гневайтесь… (Положила трубку.) «Без перемен». Это как, Вера, «без перемен»?..
ВЕРА. Неплохо… Не поеду я на состязания.
НИНА. Что ты, Верушка, операция прошла, все благополучно — поезжай…
ВЕРА. Ливень, гроза… в такую погоду ехать.
НИНА. Я бы сейчас к нему пешком пошла… Гроза! А после грозы — тишина и воздух совсем другой… Ты, Вера, всех непременно обыграй. И вернись чемпионкой.
ВЕРА. Тут от него письмо.
Ищет в пальто.
НИНА. Письмо? Ну, какая ты! Где оно, где?
ВЕРА дает.
Ему лучше — он писать может… (Надрывает конверт, останавливается.) Нет! Нельзя все так сразу, надо приготовиться… не торопясь, не проглатывать… по буковке… Письмо! (Встретив взгляд матери.) Вы не бойтесь, Елизавета Семеновна, я ночевать не останусь, дождусь Сероштанова и уйду…
МАТЬ. Верушкина комната свободная… живи… нашито скоро явятся?
НИНА. Ваши? Кто? Ах, да-да… Бессердечная. Обо всех забыла, кроме себя… (Слегка растеряна.) Да, они придут… Петр Никитыч и Виктор тоже… Собрание было длинное, комиссия докладывала выводы…
ВЕРА. Ну — дадут Вите денег для цеха?
НИНА. Нет… строительство остановили на год…
ВЕРА. Опечалился он, небось?
НИНА. Да… он печальный. Очень печальный.
МАТЬ. А что мать через него печальная — ему невдомек.
Входит ГОРЧАКОВА. Вся фигура ее, и лицо, и походка — полная противоположность третьему акту. Она идет, не видя и не глядя перед собой.