ГОРЧАКОВА. Я не могу оставаться одна в такую ночь… Не расспрашивайте меня ни о чем. Дайте мне отдохнуть и прийти в себя.
Садится в угол.
Не обращайте на меня внимания.
МАТЬ. Отдыхай, Марья Алексеевна, молчи…
НИНА (Вере, тихо). Ее, вероятно, из партии исключат… И так просто… Думала, что с горой борюсь, с гидрой, а гидра оказалась лягушкой…
ВЕРА. Исключат? А Витю? Что с Витей? Тоже… из партии?
НИНА. Пойдем, расскажу.
ВЕРА и НИНА уходят.
МАТЬ (Горчаковой). Чем это тебя пришибло?
Та не отвечает. МАТЬ сидит молча, изредка грузно вздыхая.
И меня вот пришибло… Все протоколы читала — не допущу. Мы теперь хозяева. На своем поставлю, он мой нрав знает, вот, прости господи, незадача…
Входят ВИКТОР и ОТЕЦ.
ВИКТОР старается сохранить наружную бодрость, двигается излишне развязно, машет руками, но молчит и отдувается, как после тяжелой работы. ОТЕЦ серьезнее обычного.
МАТЬ увидела ВИКТОРА, сорвалась со стула, подошла, тяжело раскачиваясь, как готовясь броситься в воду.
МАТЬ. Отдай мне мой вагон алебастру, Витя. Ты его своровал, ты его и верни… До всего я дошла, до самой последней точки распутала — это ты и есть, кого я всеми злыми словами именовала… Сын мой единственный… завтра мне докладывать надо — фамилию главного бюрократа называть — отдай мне мой вагон, Витя… Слезами изойду, сердце иссушу со стыда, а назову, коли не отдашь, при всем пленуме назову… У самой у меня руки слабые, материнские, а другие руки куда как крепко бьют… Отдай, сынок, не вводи меня в искушение!
ВИКТОР. Поздно, мать, поздно!.. У нового директора проси. У Сероштанова. А сын твой с директоров снят и идет под суд. На скамейку сяду, старуха… э-эх…
Крякнул, опустился на стул.
МАТЬ. О-ох!
Пауза.
Витя, Витенька… Доработался…
ОТЕЦ. Не ругай его, Лиза, он весь изруганный. Сознает…
МАТЬ. Господи! Браниться с тобой хотела — не могу. А утешить — слова не подберу. Как мне тебя утешать, если знаю, что сам ты кругом виноват?
ВИКТОР. И ты, мать? Спасибо.
МАТЬ. Горько мне и обидно, и жалко, и дорог ты мне, а слезы в груди застряли и не идут. И зачем я с алебастром спуталась?
ОТЕЦ. Э, Лиза… может, твой-то алебастр к нему случайно попал. Но случайность есть частный случай необходимости{323}. Так выходит по марксизму. Потому и случилось все… Азарт тебя губит, Витя. Мальчишкой ты мой картуз в три листика проиграл, и строительство для тебя как скачки: кто кому по носу набьет, кто вперед доскачет — герой… А сверху, с высоты страны, ты глядеть разучился.
ВИКТОР. Я себе ни копейки не взял — все стране… Но чего-то я недопонял… А чего, и сам не пойму… Мне бы в Арктику — через льды ледокол вести, с медведями воевать, на ура крошить… не умею я рассчитывать на каждый день…
МАТЬ. А кем ты теперь будешь, Витя?
ВИКТОР. Трактористом… Либо колхозным конюхом. А Горчакова — коров доить. Так, Марья Алексеевна?
ГОРЧАКОВА молчит.
ОТЕЦ. Не трожь ее — она в мыслях на десятом этаже была, нелегко с этакой высоты вниз грохнуться… Но колхозного коня я бы тебе не доверил — ты его скачками заморишь.
ВИКТОР. Да ну!.. Нина сюда не заходила?
МАТЬ. С Веркой сидят — письмо читают от Рядового. Ох, не выживет он.
ОТЕЦ. Пустое, пустое, старуха… Не может такой человек помереть зря.
МАТЬ. Нина от тревоги с лица спала.
ВИКТОР. Эх, двенадцать дней мы врозь — и с каждым днем она мне дороже. Вот кого надо было слушаться… (Матери.) Ты меня увела от Нины, ты ее из дому выжила — сроду не прощу!
МАТЬ. Меня прощать не за что, сам ты этого захотел.
ВИКТОР. Я? Из ума выжила!
МАТЬ. Кто мне на нее жаловался?
ВИКТОР. А кто ко мне приставал: «Выгони, выгони!»?
МАТЬ. А кто с Горчаковой сговаривался — так сделать, чтоб ее словам про тебя не поверили?
ВИКТОР. А кто ее дневник отдал? Ведьма!
МАТЬ. Ну, коли мне глаза, коли!