ОТЕЦ. «Истинная бесконечность не зависит от размеров и величины…»{325}.
МАТЬ и ОТЕЦ уходят.
ГОРЧАКОВА (встает, медленно подходит к Нине). Всю жизнь бороться с уклонами, чтоб самой оказаться уклонисткой. Существует ли после этого справедливость? Ты была права, когда сомневалась во всем…
НИНА. Я не сомневалась, я только…
ГОРЧАКОВА. Нет, не отказывайся от своего прошлого, я помню каждое твое слово… «Где правда? Кто прав? Или правды вообще нет? Мы носим маски… двойная жизнь… утеряна нежность… мы устали верить…» Я всю жизнь колебалась… Я недоумевала, когда переходили к нэпу, я сомневалась, когда разоблачали Троцкого, я металась, когда боролись с правыми, — но все это про себя, внутри… Никто никогда не мог меня ни в чем заподозрить, но никто и не вознаградил меня за эту отчаянную борьбу… И я не знаю, как дальше жить… не знаю…
Уходит.
НИНА. Она верит в мои слова… Лучше б я их не произносила совсем, чем в этаком зеркале увидать.
ВИКТОР. И вся ее твердокаменность кончилась… Эх, сколько мне еще в жизни понимать надо…
СЕРОШТАНОВ. Если б не революция, она бы монашкой сделалась. Игуменьей. Либо богородицей у хлыстов{326}. Впрочем, здесь начинается дарвинизм…
ВИКТОР. Поди, ляг, Нина, ты на ногах не держишься…
НИНА. Пойду. Спи, Паша, спокойно.
НИНА и ВИКТОР уходят.
СЕРОШТАНОВ погасил верхний свет. Полоса рассвета смешалась с темнотой комнаты… Прошелся, заглянул в окно, дождь утих. Вынул книжку Виктора, перелистал.
СЕРОШТАНОВ. Так по одному и будем вылавливать… Тайные выдаватели… Ха!
Спрятал книжку, подошел к дивану, прицелился и с размаху повалился спать. Вошла НИНА.
НИНА. Спишь?
СЕРОШТАНОВ (быстро поднялся). Не начал еще… А ты опять?
НИНА. Опять.
СЕРОШТАНОВ. Стыдно.
НИНА. Не могу.
СЕРОШТАНОВ. Девчонка.
НИНА. Знаю.
СЕРОШТАНОВ. Трусиха.
НИНА. Нет.
СЕРОШТАНОВ. Кого испугалась? Виктор случайно намекнул про Накатова, а ты…
НИНА. Тяжело скрывать правду.
СЕРОШТАНОВ. Александр Михайлович разряжал мой браунинг и нечаянно ранил сам себя. Вот — правда… А что случайно не он, а ты нажала на курок — это не интересно никому…
НИНА. Ты говоришь так потому, что многого не знаешь.
СЕРОШТАНОВ. Я знаю, что это была тяжелая личная ошибка. А не преступление. За ошибку эту ты наказана сильнее даже, чем по закону. Любимый человек страдает… И довольно рассусоливаться по этому поводу…
НИНА. Ошибка ли, Паша? Я ведь Накатова защищала.
СЕРОШТАНОВ. Василия Ефимыча? От Рядового?.. Что за басни. Постой… Почему Накатова в городе нет?.. Молчи, дай подумать… Защищала. Накатова. Друга. Значит, он ему больше не друг… Враг он ему. С каких пор? «Не узнаю Василия…» Так, так… Значит, до того вечера он еще не знал… Значит, в тот вечер Накатов ему раскрылся… Говорили? О чем?.. О чертовой перечнице говорили, и Рядовой… да-да… ты молчи, я сейчас поймаю… почему ж он с ним говорил, а со мной шарадами… верил ему… ну, да, Накатов же в оппозиции был… осторожный… А-а-а! Разгадал, разгадал я твою шараду, Василий Ефимыч… (Нине.) Он снова хотел начать? Да?
НИНА. Он уже начал. Подпольную группу организовал.
СЕРОШТАНОВ. Вот где чертова перечница закопана! Пока мы тут мух давили, он карасей ловил! Как щука в пруду, блаженствовал! Куда ж он удрал?
НИНА. Он покончил с собой, Паша.
СЕРОШТАНОВ. А?.. То есть как, покончил с собой?
НИНА. Он еще тогда заявил Рядовому. А мне записку прислал. Прощальную. Пишет, что любит меня, как дочь…
СЕРОШТАНОВ. По-благородному, значит, — пулю в лоб. Ха! «Читать надо больше, Сероштанов…» Правильно!.. Если б читал больше, я бы все его междометия раньше расшифровал… Ах, досада, из невода ушел… Как мне учиться охота, кто бы знал… (Нине.) Ну, если его и в живых нет — вопрос ликвидирован окончательно.
НИНА. Рядовой выдал друга, который ему жизнь спас. Я за это ему все мерзкие слова в лицо бросила, убить хотела, а он, не моргнув, солгал, будто сам он, нечаянно… Тут я всем сердцем поняла… Вот… на, прочти лучше его письмо, прочти вслух — мне от него спокойнее…