Войдя в трактир, Иван Захарыч стряхнул у порога мокрый картуз и, проговорив, собственно ни к кому не обращаясь: «Ну, и погодку бог послал!» — пошел было мимо буфета на обычное место к окну, где за столом виднелись уже Сысой Петров и Чортик, как вдруг Коныч остановил его и сказал:
— Обожди-кась чуток…
И, наклонившись к остановившемуся Ивану Захарычу, заговорил, щуря глаза, гнусавя и противно брызгая слюной:
— Ты, братец мой… скольки разов я тебе говорил, чтобы тоись насчет политики ни-ни, а ты все свое?.. Вечор орал, орал… Смотри, братец ты мой, коли что ежели коснется опять, — не потерплю!.. Что ты кричишь-то?.. Что ты бормочещь-то?.. Нешто мысленно эдак-то?.. Об ком кричишь, — вникнул бы… особы, вельможи… и вдруг, можно сказать, какая-нибудь вша портошная критику наводит… Нешто мысленно? Вникни сам! Кто ты, кто они?.. На-а-м ли судить!.. Нам ли рот-то свой поганый открывать!.. Наше дело повиноваться, — вот наше дело… Чу-у-дак! Ужли они мене нашего смыслят?.. Ну, ступай с богом.
— Об чем это он с тобой? — кивнув по направлению к буфету, спросил Чортик у подошедшего к столу Ивана Захарыча.
— Про вчерашнее… ишь, будто я говорил тут что-то.
Чортик засмеялся.
— Было, брат Елисей… поговорил-таки!.. Н-да! Ты, брат, настоящий «сацывал-емократ» стал, ей-богу! Ну что, небось, голова болит, а? Как с Химой-то своей разделался?.. Вот, небось, было-то, а?
Иван Захарыч молча махнул рукой и, сев к столу, опустал голову, приняв какую-то жалкую, пришибленную позу.
— А где же Вуколыч? — помолчав, спросил он. — Не приходил, знать?
— Он не придет, — ответил Сысой Петров, — нельзя ему… дела какие-то!.. А что?
— Да так я…
— Денег-то, небось, ни одного су? — разглядывая Иваня Захарыча своими выпуклыми стеклянными глазами, спросил Сысой Петров.
— Какие деньги… Где же… помилуйте-с!
— Гм! Т-а-а-к… Ну, ладно… Ты нас вчера угощал, надо тебя починить… А?
— Сделайте божескую милость! — встрепенулся Иван Захарыч и приложил левую руку к сердцу… — Не поверите — душа с телом расстается…
— Да уж что тут толковать, знаем! — И, поманив полового, Сысой сказал ему: — Принеси-кась товарцу аршинчик да пожевать… селедку там, что ли, сгоноши… рабствуй!..
— Я все гляжу на тебя, Елисей, да думаю: как ты от Химы своей отбодался, а? — спросил, опять ухмыляясь, Чор-тик. — Была, небось, трагедия!.. Потеха, ей-богу! Здесь пьяный орет: «ра-а-а-зражу!» — а с женой пик, миг, да и в кусты… ах ты, сацывал-емократ! «Суждены тебе, брат Елисей, благие порывы, а свершить ничего не дано». Погоди, вот скоро газеты подадут… почитаем… Может, об нас чего нет ли, а? Хы, хы, хы! Может, вспомнили?..
— Где же-с!.. Им впору об себе! Злая рота, ей-богу-с. Потерял всю надежду… отшибли у меня все-с… уразумел-с!
— Уразумел?
— Так точно, уразумел-с!
Половой принес в чайнике «товару» и на тарелке селедку, заправленную уксусом и обложенную луком.
— Сейчас газеты принесут, — сказал он, ставя все это на стол, — второй в начале-с.
Сысой Петров взял чайник, открыл крышку, понюхал и, налив чайный стакан до половины, сказал, мигнув, Ивану Захарычу:
— Дерзай, столяр, поправляйся!..
Иван Захарыч взял трясущейся рукой стакан, оглянулся по сторонам и торопливо, залпом, выпил. — Покорничи благодарим! — сказал он, обтирая левой рукой рот, усы и бороду. — Покорничи благодарим… таперича отляжет-с…
— А ты закуси… Ты вот пьешь, а ничего не ешь. Нехорошо это…
— Нация такая у меня…. замычка…
— Плохая, брат, замычка!
Сысой Петров с Чортиком тоже выпили и стали закусывать селедкой.
В это время половой подал газету.
— Ну-кась, — сказал Сысой Петров, принимая ее, — что тут такое накорежено?.. Как они там исхитряются?..
Между тем, в трактир ввалилась толпа грязных и мокрых рабочих-торфяников и, шумно разговаривая, громко здороваясь с Конычем, очевидно, хорошо им знакомым, стала рассаживаться за столы…
— Чайку бы нам, молодчик, восемь парочек, — сказал один из них, вероятно, старший, обращаясь к половому и сильно упирая на букву о. Это был сухой и длинный мужик, раскольничьего типа и сурового вида.
Сказав это, он огляделся кругом, ища места, и сел рядом с Иваном Захарычем.
— Ведомости изволите проглядывать, господа купцы? — спросил он, усевшись и пристально, маленькими, бойкими глазками, из-под нависших и уже начавших седеть бровей поглядывая то на Сысоя Петрова, то на Чортика, то на Ивана Захарыча.