Как смеют называть их «нежелательными»? Здесь собрались французские музы! Без них не появляется ни одной картины, ни одной поэмы. Ева углубляется в самую гущу этого сборища, кажущегося сюрреалистичным. У нее на глазах открывают чемоданы, и перед ней предстает жизнь этих женщин в миниатюре. Пишущие машинки, книги, маленький аккордеон, ваза, губная помада. Каждая оберегает свои вещи, как будто это величайшая ценность на земле. Еврейки, немки, француженки, которые осмелились сказать «нет» или же ничего не сказали; теперь они – враги. Их около пяти тысяч.
Странный шум вырывает Еву из задумчивости. Круглый кусок сыра быстро катится по дорожке, за ним бежит пышногрудая дама, следом за ней – молодая брюнетка; за ними обеими гонится полицейский, дуя в свисток. Первой из женщин пришла в голову прекрасная идея взять с собой немного реблошона. Открыв чемодан, она достала сыр, чтобы, скорее всего, вдохнуть аромат родной Савойи, но головка, почувствовав свободу, выскользнула у нее из рук и покатилась по дорожке. Хозяйка сразу же бросилась за ней, перебирая босыми ногами и придерживая на бегу свой роскошный бюст. Лиза при виде того, с каким трудом та передвигается, помчалась наперерез в погоне за реблошоном. Реблошон, должно быть, был выдержан по всем правилам, потому что уворачивается от всех тех, кто за ним гонится. Полицейский, чьей обязанностью было следить за порядком, вскоре настиг женщин, но, поскольку у него были проблемы с речью и к тому же он запыхался от бега, он начал заикаться. Лиза всматривается в его непослушный рот, приказывающий ей ннн… ннеее… немедленно ссс… сссее… сссесть. Остальные полицейские собирают женщин в группы по шесть человек в ложу, чтобы приступить к подсчету.
Внезапно внимание Лизы привлекают яркие вспышки в западной части велодрома. Пользуясь шумихой, которую подняли полицейские, она направляется в ту сторону. Сквозь ворота, предназначенные для выхода артистов, журналисты просовывают фотоаппараты. Одному из них удалось протиснуть голову между двух заграждений с массивными цепями; он знаками просит Лизу посторониться. Журналистов интересуют не все заключенные. Они ждут появления иконы стиля, популярной немецкой актрисы Диты Парло, которая стала известна в Германии после того, как исполнила главную роль в звуковом кино. Она была первой актрисой, заговорившей с экрана. До нее в кино не было слышно ничьего голоса. Это произошло в 1929 году, до изгнания всех этих женщин, каждая из которых мечтала походить на нее. Через несколько лет кинозвезда сбежала от нацизма. Мудрая ирония жизни, превращающей нас то во властелинов, то в рабов: та, которая так взволновала французов историей о запретной любви к врагу в «Великой иллюзии»[26] Ренуара[27], стала теперь их жертвой. Дита объясняет комиссару: «Меня взяли на главную роль в следующий фильм Орсона Уэллса!»[28] Увы, обещаний голливудской знаменитости недостаточно для того, чтобы ее спасти. Фарфоровый ангел с мрачным взглядом появляется под стеклянным куполом. Бряцание украшений, которые Дита кладет на стол для проверки, заглушает общий гул. Комиссар роется в ее сумке и конфискует пилочку для ногтей. «Варвары! Развратники! Забрать у женщины пилочку – это бесчеловечно, я буду жаловаться! Без пилочки ногти превращаются в когти, а женщины – в львиц! Если господин Гитлер хочет привести в порядок свои ногти, я подарю ему целый набор пилочек, но верните мне мою!» Внезапно наступает тишина. Дита делает несколько шагов вперед, стук ее каблуков рикошетом отдается в этом море всеобщего гула и сигаретного дыма. Fräulein Парло высоко держит голову; она не одна из них, она играет роль, роль заключенной, осталось только привыкнуть к декорациям и не обращать внимания на массовку.
Снова поднимается шум. Дите Парло уже за тридцать, но она оказалась среди тех, кто вдвое моложе ее. Она не замужем, у нее нет детей. Как и у всех собравшихся здесь женщин. И то, что юным девушкам кажется незначительным, у женщин постарше вызывает ощущение пустоты.
Журналистов прогнали, Дита устроилась в первом ряду. Никто не хочет к ней подходить, ее подозревают в том, что она работает на немецкую контрразведку. «Хорошие девочки попадают на небеса, а остальные – сюда. Каждая из нас в чем-то виновата», – кажется, говорят ее глаза всем тем, кто смотрит на нее с осуждением. Завороженно глядя на нее, Лиза беспомощно ложится на свой тюфяк; ей очень хочется испариться, исчезнуть. Майский вечер мягкими красками опускается на стеклянный купол, озаряя узниц Зимнего велодрома розовато-оранжевым светом. Внезапно зажигаются тысячи лампочек, придавая зданию сходство с танцевальным залом.