Наместник тогда побоялся заходить внутрь. Отменил поездку сына в Южные Земли. Приказал починить замóк – скрыть следы взлома. Решил подождать, понаблюдать за тем, как будут дальше жить побывавшие в комнате каменщики и вынесенная малютка.
К концу недели вернулся Нитос. Он был не один. С ним приехала женщина – вся закутанная в дханту и путевой плащ с глубоким капюшоном. Под капюшоном пряталась матерчатая маска, на манер тех, что носят в Старом Вельнброке. В Авендилле на это не обратили внимания. Такой одеждой в Восточных Землях трудно кого-то удивить. Уехали двое, приехали двое. Никто и не подумал, что жена Нитоса задержалась в Лаэрноре, а женщина, сопровождавшая Нитоса, была черноитом – одной из прикованных к Гусиному озеру рабынь.
– Сомневаюсь, что жители Авендилла обрадовались бы такой гостье. – Гийюд по-прежнему говорил без улыбки. За все это время ни разу не усмехнулся, хоть иногда казалось, что он пытается шутить. – Что бы там ни выяснил Нитос в своей комнате, кажется, он пошел на крайние меры. Черноитов из Лаэрнора не вывозили уже несколько лет.
Книжник торопился. Понимал, что женщина вдали от Пластины молодости долго не протянет, поэтому сразу, не заглядывая к себе домой, отправился в ратушу. Удивленному наместнику донесли, что Нитос впервые отправился в комнату, не дожидаясь ночи. Он в самом деле торопился.
Открыл дверь. Первой пустил женщину. Закрыл за ней. Постоял несколько минут. Затем вошел сам.
– Хотел бы я знать, что именно там произошло. Думаю, это помогло бы нам поймать зордалина. Или не помогло бы. – Гийюд с каждым словом говорил все тише, будто против воли возвращался к давно оставленным размышлениям. – Но в тот самый день, когда Нитос зашел с черноитом в свою тайную комнату, случился исход. В Авендилле произошло нечто страшное – то, что заставило его жителей в панике бежать из города. Всех до одного. К вечеру улицы опустели и такими остаются вот уже двенадцать лет.
А через месяц выродился Лаэрнор. Связь между двумя городами так никто и не доказал. Тогда в Лаэрнорском лесу пропал отряд кромешников – дело небывалое. Уж кто-кто, а они знают, как противостоять всей этой… – Гийюд замолчал, подбирая слово.
– Мерзости, – подсказал Горсинг.
Так Эрза называла все, связанное с вырождением.
– Именно. Мерзости.
– Откуда ты все это знаешь? Про Нитоса, про комнату, про лигур в потолке. Если книжник был таким скрытным…
– Каменщик. Тот самый, кто вынес девочку. Он оставил ее себе. Побоялся возвращаться в родной город, где пришлось бы объяснять появление младенца, и поселился в Икрандиле. Ведь самое странное тут, что девочка была на него похожа – так, будто была его родной дочерью. И все бы хорошо, но каменщик со временем женился. Рассказал жене правду. Та рассказала кому-то еще. Пошли слухи, которыми заинтересовалась стража, затем комендант, наконец кромешники. После того как в городе побывали эльгинцы, ни каменщика, ни его жены, ни его приемной дочери больше никто не видел.
– Значит, магульдинцы довольствовались слухами?
– Не только. В Икрандиле много ушей. И они умеют хорошо слушать. – Гийюд чуть улыбнулся. Впервые за весь разговор. Помолчав, добавил: – Если Авендилл действительно закрылся, если… мы так и не поймаем зордалина, останется один путь.
Горсинг не стал уточнять. Молча ждал, когда Гийюд сам продолжит:
– Мы пойдем в ратушу. Доберемся до комнаты Нитоса. Вскроем ее и будем искать ответы там.
– Это самоубийство, я уже говорил…
– Знаю. Но я повторю, если ты не расслышал. Мы пойдем туда, если все другие варианты будут исчерпаны. Крайняя мера.
Горсинг молча кивнул, но знал, что к ратуше больше не подойдет. Видел, как в ней погибли три его человека. Видел, что там с ними случилось. Сейчас, глядя на привязанного к колонне Аюна, решил, что последует совету Вельта – будет искать брешь, надеяться, что не все пути из Авендилла перекрыты. В конце концов, нужно лишь добраться до Песчанки – речушки, впадающей в Маригтуй. Она протекает совсем недалеко от города. Раз уж вода усиливает действие лигуров, да и вообще оказывает на них необычное воздействие, то вполне может и укрыть людей от зордалина. Не то чтобы в этом была какая-то особая логика, но Горсинг решил, что скорее утопит всех своих людей, чем пустит их в ратушу.
Аюн теперь не шевелился. Не стонал, не пытался бить себя по ноге. «Значит, стригач вернулся к Гийюду». Горсинг с печалью смотрел на бегунка, а потом обратил внимание, что его спина как-то уж чересчур согнулась. Аюн весь поник. Склонился так, что почти доставал лбом своих коленей. Руки безвольно распластались по земле. Чем больше Горсинг всматривался в бегунка, тем больше убеждался в неестественности его положения. Кажется, Вельт и Гийюд думали о том же. Они не сводили глаз с Аюна.