— А почему у вас за все годы не было детей? — спросила Фелисада.
— Да потому, что она не хотела! Это вся моя семья знала. Она первую беременность оборвала. И после того не беременела. А ведь врачи ее о том предупреждали. Я просил. Так эта дура не захотела в восемнадцать стать матерью. Говорила, мама ее не советует. Рано, мол. Успеется. Поживите для себя. Успеете сопляков навалять. Дурное дело — не хитрое. Так и осталась в бесплодных, а я — бездетным. Не ей, мне надо было бы хай поднять и тещу из дома в шею выкинуть. Да воспитание не позволило. — Он матюгнулся в кулак.
— А за что тебя Килькой зовут?
— За службу в Морфлоте. Никитин так придумал. За ним и другие. Ну и ладно. Килька — тоже рыба. Хорошо, что не обидное, — рассмеялся Николай и, помолчав, сказал: — В детстве бабка все Миколкой меня звала. Дед — Миколаем. Как мужика.
— А куда же ты свою вторую жену подевал? На прицепе забыл? — спросила Фелисада.
— Ты понимаешь, что случилось-то? Пока она незамужней была, головы не поднимала. От людей харю прятала. Когда женой стала, возомнила, что она вовсе не страшило, раз я на ней женился. И рыло подняла, пасть разевать научилась. Уже на первом месяце жизни заявила, что раз я повар, то и готовить должен сам. На обоих. Добро бы попросила с лаской, ну… как бабы умеют. Чтобы мужик с охоткой взялся. Так нет же! Чуть ли не в приказном тоне. Понял бы, если б она перегружена была, уставала иль болела. Ну я и послал ее. Пригрозил: если хлебало отворит — как лягушку, за ногу из дома выброшу. А про себя решил не расписываться с нею, когда развод с первой получу. Прицепщица моя усекла, что поспешила с уздечкой ко мне подходить. Да и я допер. Запряг ее на работе круто. Без отдыху на прицепе сутками держал. Изматывал так, что она не слезала — вываливалась с прицепа. По малой в кусты раз в сутки еле успевала. За всю посевную, может, два раза в бане была. И деньги я ей не отдавал. Хватит! На одной накололся. И выдавал лишь на питание. Готовила она, надо сказать, неплохо. И чистюля оказалась редкая. Все в доме привела в порядок. Чуть передышка — стирает, белит, моет. Без дела не была. Но характер — дрянь. Видно, часто ее обижали. Мстительная, мнительная, ругливая, она ревновала меня к каждой барбоске. Бывало, поздороваюсь с продавщицей магазина — скандал дома. С парикмахершей пошучу — истерика. С банщицей заговорил, моя кикимора неделю со мной не разговаривает. Ну, как-то вывела из себя. Побил легонько. Она — в милицию… Меня вызывают. Мол, чего это ты дома буянишь? Я и рассказал участковому, как живу. Тот мне и говорит: «Как мужик мужика — понимаю. Но, если она еще одно заявление принесет, не обижайся, вынужден буду принять меры».
Я его враз понял. Пришел домой, кикимора выжидает, что я ей плюх добавлю. А я соседа позвал. Кузнеца. Попросил его побыть у меня недолго. Едва он вошел, я прицепщицу собирать стал. Все ее тряпки, шмотки запихал в сумки, выставил за порог. Ее позвал. Она, глазам не веря, вышла. Указал я ей на калитку и попросил забыть мой адрес. А кузнецу объяснил, зачем позвал, чтоб эта стерва, сунувшись мордой в угол, не оклеветала бы меня в милиции. А утром закрыл дом на замок и, выйдя на работу, попросил механика дать в прицепщики кого угодно, но не бывшую змеюку. Но, поверишь, два месяца она меня изводила. Приходила на трактор, обратно просилась. Но уж дудки. За три месяца я с нею столько натерпелся — врагу бы не пожелал. Я из-за ее ревности, даже спустя год, с бабами боялся разговаривать. Но самое страшное не это. А то, что через год вызывают меня в суд для установления отцовства и выплаты алиментов. Вот тебе и чучело! Я чуть не обалдел. А кикимора стоит и скалится. Мол, этот негодяй даже не навестил ребенка ни разу… Я кузнеца в свидетели приволок. Мол, даты не совпадают. Выгнал год назад. Слона она, что ли, носила? Эта же зараза бесстыжая на весь суд заявила, что приходила ко мне после ссоры и делила постель. Я прицепщика своего в свидетели привел. Он у меня жил после того, как я кикимору выгнал. Но его показания суд не учел. И я потребовал экспертизу. И что ты думаешь? У ребенка ее группа крови оказалась. Поди докажи, что не мой, когда других проверок, кроме анализов крови, не проводят. Я чуть не свихнулся. Но алименты на чужого платить заставили. Но село есть село. Узнал я вскоре, с кем сучонка нагуляла. Поймал его в потемках. Прижал так, что душу чуть не выпустил. Признался, гад. Я его в милицию, пока не передумал. А он и вякни, мол, я его под угрозой расправы заставил сказать такое. Участковый меня за шиворот и в камеру. Просидел я в ней десять дней. И как только вышел, вмиг рассчитался, продал дом, хозяйство. А меня — за жопу. Куда? От алиментов скрыться хочешь? Не выйдет! И шлеп мне штамп в паспорт. Теперь, говорят, оставь обратный адрес, чтоб знали, куда исполнительный лист посылать, и езжай! Я назвал соседний совхоз, куда и впрямь ездил насчет работы. А сам за чемоданы и ходу с целины. Глаза бы мои ее не видели. Приехал я домой, к своим. А тут — теща бывшая подваливает. И все с уговорами, увещеваньями, чтоб я с ее дочкой помирился. Мол, чего не случается по глупой молодости? Нынче уж остепенилась. Дома живет, никуда не выходит, ни с кем не встречается, по мне тоскует. Любит, значит. Работает в ресторане. Все ее уважают. Вот только меня ей недостает. Ну и мои, не зная ничего, взялись уговаривать, чтоб простил девочку. Мол, ошиблась, с кем не бывает? И тут меня будто кто кипятком обдал. Все горькое вспомнилось. Взял я тещу за шиворот, к двери потащил. А она вывернулась и говорит: «Не спеши, сынок, меня выкидывать. Не серди. Не то я тебя так возьму, что не только из дома, из города выметут. За уклонение от алиментов».