Килька заварил чай. Подал Фелисаде.
— Пей. Покуда свежий.
В это время в теплушку вошел Петрович. Взлохмаченный после сна, он сразу подошел к поварихе, тронул лоб бабы. Довольно улыбнулся:
— Слава Богу! Жар спадает. Значит, одолеем хворь! Так иль нет, Килька?
— Стараюсь вышибить простуду, — подтвердил Николай. И проворно положил солянку в миску, подал Петровичу. Тот ел не торопясь.
— Не скучно тебе с Килькой? — спросил старик повариху и добавил: — Он у нас не из общительных. Лишнего слова из него не вытянешь. А все бабы! Жизнь изувечили ни за что! Опаскудили душу, судьбу. Вот и прозябает бедолага средь нас. Да и не один он, — опустил седую голову, вздохнул тяжело, со стоном.
— Я ей как раз о себе рассказывал. Как на исповеди. Отвлекал от болезни. Чтоб за моими горестями меньше о своих вспоминала, — сознался Килька.
— Еще бы не горевать! Восемнадцать лет за чужой хрен платил бы, — качнул головой и добавил: — Почти десять лет на чужого высчитывали. С каждой получки. А недавно та стерва замуж вышла. Вместе с дитем взяли. Вот и прислала она нашему Кольке письмецо. Целое послание. Мать ее в задницу, суком бы выдрать! Чтоб таких баб земля живыми проглотила!
— И что она написала?
— Обозвала последними словами. Какие от пьяниц только и услышишь. И сообщила, что нашла замену — путевого человека, выходит за него замуж. А он и ребенка на свою фамилию берет. Усыновляет. А вот Колька, сукин сын, пусть знает, что все десять лет на чужого платил алименты. А деньги эти она ему не вернет. Платил бы и дольше, да муж настаивает на усыновлении. И она отныне его фамилию носить будет. Настоящей женой признал. На всю жизнь. Не то что ты, паскудная свинья, — назвала Кольку и в конце послала его так, что мы — мужики — удивились. Вот тебе и баба! Слабая! Колька тут с неделю оглушенный ходил. Столько лет его доили, а в итоге еще и облажали, как последнего дурака!
— Не все бабы такие! Бывают, конечно, всякие. Не без того. Как и ваш брат, черт родственником иного признать постыдился б, — успокаивала повариха.
— Это верно, но почему всем нам, здесь, не повезло? И каждому вместо бабы по кобре судьба подкинула. Словно мы проклятые. Иль на погосте родились, что нет солнца над нашими головами, вырвалось отчаянье у Кильки.
— Скажи спасибо, что не до восемнадцати, а лишь десять лет платил на чужого. Что забрала, отозвала исполнительный лист. Теперь полную зарплату получаешь. А то бы получил такое посланье, когда полностью все бы выплатил. Вот тогда и вовсе обидно…
— Как будто я не знал, что на чужого плачу! Да только доказать не мог. А и теперь показал письмо в районном суде, чтобы взыскали со стервы всю сумму выплаченных алиментов, мне и ответили: «Пустая затея. Скажет баба, что решила разозлить, отомстить за прошлые обиды, вот и придумала, как ударить побольнее. На самом деле — ребенок его. И докажи обратное. Только нервы впустую измотаешь. Были уже такие случаи. Ты не первый и не последний». С тем я и ушел. Нет закона для мужиков. Все только на баб работают. Их защищают. А мы, как дерьмо…
— То-то меня закон защитил! Не приведись никому! Хоть бы думал, что при ком говоришь, — вспыхнула Фелисада.
— Ты просто невезучая. Остальные умеют как-то устраиваться. Прикинутся тихонями, несчастными. В слезах и соплях полдеревни утопят. Им верят. А ты молчала…
— Я молчала. Но ты-то — мужик и не смог добиться правды! — упрекнула баба.
— Против меня, казалось, весь свет восстал. С одной стороны отобьюсь, с другой нападают. Меня одна теща измотала. Сколько лет жизни отняла лишь за то, что я на ее сучонку забил одно дело. Она обо мне в милицию сообщила, что от алиментов прячусь под боком у стариков.