Это была потрясающая картина!
А между тем этого «Скупого рыцаря» никто и никогда не ставит на русской сцене.
Потому, – что он не годится для сцены.
Какое невежество!
А кому, например, придет теперь в голову исполнить «Моцарта и Сальери» [12].
– Невозможно! Длинно, утомительно, скучно!
А тот же И.В. Самарин один, с начала до конца, читал «Моцарта и Сальери», – и никому не казалось ни длинно, ни утомительно, ни скучно.
И он находил высокое художественное наслаждение в исполнении этой вещи на литературных вечерах, и публику захватывали эти два грандиозных образа: великого Моцарта и убийцы Сальери.
– Ну, да ведь то Самарин! С его искусством!
Следовательно, тут все в исполнителе, не в исполняемом. Значит, можно же исполнять эту вещь!
Артист умный, интеллигентный, развитой, прекрасно читает стихи, щеголяет богатством и разнообразием интонаций, обладает превосходной мимикой, томится, что бы ему найти «хорошенькое»:
– Небольшую, знаете ли, вещицу! Но тонкую, филигранную и, главное, литературную! Знаете, эти современные пьесы, – они не дают возможности щегольнуть «кружевной» отделкой роли.
– Да вот сам пушкинский «Фауст, сцена на берегу моря» [13]. В гетевском «Фаусте» у Мефистофеля немного есть, где можно бы так щегольнуть, именно, «кружевной» отделкой. Слова Мефистофеля, – какое обширное поле для тончайших интонаций, для мимической игры.
– «Фауст»?.. Как-то нет!.. «Отрывок»…
А Поссарт исполняет на сцене – шиллеровскую «Песнь о колоколе» [14]. Казалось бы, не для сцены! А так исполняет, – заслушаешься как музыки!
Если бы Пушкин был французским поэтом, – его драматические произведения были бы краеугольным камнем национальной сцены.
Нельзя представить себе французской сцены без Мольера, без Корнеля[15], без Расина[16], английской без Шекспира, немецкой без Шиллера и Гете.
Хотя и Корнель, и Расин устарели, а 2-я часть «Фауста» не отличается особой сценичностью.
Только русская сцена мыслима без Пушкина!
Мучаются все актеры перед бенефисами.
Чуть не волосы порядочный актер, уважающий себя, искусство и публику, – на себе рвет:
– Где бы литературную вещь откопать?! Такая все ерунда!
А скажите ему:
– Поставьте что-нибудь из Пушкина!
Он на вас даже дикими глазами посмотрит.
Словно вы ему хрестоматию Галахова[17] предложили со сцены прочесть.
Вчера я прочел в одной газете очень интересный анонс.
Известный драматург В.И. Немирович-Данченко извиняется перед публикой, что не может продолжать своего романа[18]. У него голова болит, – как доктора говорят, «от переутомления».
Новелли Тургенева играет, – а мы своих драматургов до головной боли от переутомления доводим:
– Напиши что-нибудь новенькое! Ставить нечего!
У нас драматические произведения Пушкина под спудом лежат, – а мы к г. Потапенке пристаем:
– Голубчик многописатель, напишите что-нибудь новенькое! Вам ничего не стоит! А нам ставить нечего!
Что за причина такого непростительного, такого варварского отношения к драматическим произведениям Пушкина?
– Пушкин не для сцены! – таков предрассудок.
А нигде предрассудки, нигде рутина, нигде отжившие законы так крепко не держатся, как в области драматического искусства.
Смелый до дерзости Мольер не решался идти против «предрассудков сцены» и вставлял в свои гениальные творения бледные и безжизненные фигуры «добродетельных любовников».
Он презирал эти манекены до того, что не давал себе труда разнообразить их имена, – но не осмеливался писать пьесы без них, он, – осмеливавшийся осмеивать Тартюфа перед Тартюфами!
Так велика власть предрассудка на сцене.
Ни один закон, ни один режим, не держался так прочно, как «закон о трех единствах[19]: времени, места и действия». И потребовались усилия гениальных людей, чтоб разрушить старый, нелепый закон, ставший предрассудком.
На сцену каждое «новшество» проникает с большим трудом.
Даже в мелочах.
Сказано, на сцене должно быть три стены, – и целые десятилетия все играли в каких-то «комнатах-фонарях», с окнами кругом.
И никто не рисковал посягнуть на эту нелепость. Только за последнее время стали делать декорации более похожими на комнаты, с окнами с одной стороны. Да и то с какой робостью вводилось это новшество!
В смысле живучести предрассудков, – драматическое искусство – самое отсталое из искусств.
12
13
14
15
16
17
18