Чуткий и осторожный Тохтамыш уловил это настроение. Немного ругнул себя за эту поспешность, уж очень по душе пришлись слова молодого князя: «Поднятое знамя великого Джихангира». Давно уже никто не говорил так. «А он поднял меня до его уровня». Но уловленное им неудовольствие его князей тоже нельзя игнорировать. И хан нашёлся.
— Сегодня, дорогой княжич, наша действительность меняется, как осенний день. Недостойный Мамай, — это слово он произнёс с презрением, — тоже называл себя великим. А чем закончил? Поэтому судьба ярлыка пока не определена.
— Дозволь мне, великий хан, в знак благодарности за твою любовь к моей дорогой земле поднести тебе наш княжеский дар! — сказав, он хлопнул в ладоши.
В зал вошли люди с сундуками. Они вытаскивали из них переливающиеся серебром шубы, холсты из паволоки, позолоченное оружие, драгоценные каменья в разукрашенных кошелях, дорогие ожерелья. Из всех подарков Василий взял парчовую, шитую золотом, мантию, подбитую горностаем, и положил с поклоном на колени хана. Тот не мог скрыть своего восторга и каким-то победным взглядом посмотрел на окружающих его князей. На их лицах застыла подобострастная улыбка. И только один князь Едигей, недавно перешедший на сторону Тохтамыша, двусмысленно улыбнулся. Василий же, понимая ценность подарка, ничего не сказал, а молча вернулся на своё место, демонстрируя тем скромную почтительность. Едигей шепнул стоящему рядом мурзе:
— Умён, собака! — и показал глазами на Василия.
Мурза ничего не ответил. Он, вероятно, посчитал, что рабская кровь заставила того это сделать.
Глаза хана заблестели. Он повернулся к визирю:
— Я думаю, ты не задержишься с написанием.
— Как будет угодно, великий хан, — ответил тот.
Но тут к хану подошёл один из мурз и что-то зашептал ему на ухо. Когда он закончил говорить, лицо хана потеряло милостивое выражение.
— Скажи мне, князь, — не очень любезно спросил он, — много ли рабов вы выкупили?
Этот вопрос застал Василия врасплох. Но он быстро сообразил, что хану сказали, и не стал выворачиваться и униженно отвечать. Приняв безразличное выражение лица, он равнодушным тоном произнёс:
— Да, мои бояре кого-то покупали.
Мурза испугался, что хан примет такой ответ за чистую монету, не выдержал и опять подскочил к нему.
— Сколько? — вырвался удивлённый вопрос.
— Больше двухсот человек, — ответил мурза.
Глаза хана расширились.
— Слышал? — глядя на Василия, спросил хан.
— Слышал, но не понял, — ответил княжич.
— Двести! — произнёс хан по-русски. — Значит, деньга у вас есть!
— Да откуда? — Василий разгадал хана. — Когда… вы захва… — Он осёкся и поправился: — Гостили в кремле, твои люди, великий хан, нечаянно забрали всю княжескую казну.
— Значит, не всю. — Хан загадочно улыбнулся. И добавил: — Решим так: ярлык твоему отцу, князю Димитрию, я даю. Завтра же пошлю своего посла в Московию с ярлыком для князя Димитрия. Михаила, — хан помнил имена князей, — отправим назад. Некоторое время пусть поживёт и едет… как вы говорите, с богом.
Василий кивнул. Он понимал, что хан обдумывает какой-то тяжёлый для Руси план. Настроение его испортилось.
— Великий и непобедимый, дозвольте вернуться к своим людям, — произнёс Василий.
Тот величественно кивнул головой.
На второй день к Василию явился ханский посланец и объявил, что Василию надо дать хану восемь тысяч рублёв, тогда хан отпустит его домой.
— Восемь тысяч! — вырвалось у княжича. Да это надо ободрать всю Московию и то не наберёшь таких денег. — Вы, ироды, — тут зло взяло верх, — ободрали всех так, как до этого никто с Московией не поступал.
Но посланец ничего не сказал, повернулся и хлопнул дверью.
Вскоре у Василия собрались все бояре. Они пришли узнать, зачем приходил ханский посланец. И узнали!
— Восемь тыщ! — воскликнул Фёдор Кошка. — Вот нехристь окаянный! Да где Димитрию взять такие деньги!
— Что же делать? — спросил Квашня, почёсывая затылок.
— Будем думать! — ответил Кошка.
— Тута думай не думай, деньгу таку здесь не найти, — заявил Квашня, — надоть срочно отписать в Москву.
— А куды деваться? — развёл руками Кошка и кликнул писаря.
ГЛАВА 4
Софья проснулась очень рано. Причиной был холод. Серый камень стен наводил уныние, а замершие ноги вызывали злость. Она сжалась в комок, и ей показалось, что так стало теплее. Она выжидала время, когда великий князь проснётся: «Ему-то что. У него там, поди, жара», — думала она, периодически потирая ноги. Когда в узкое, небольшое оконце почти под самым потолком пробился солнечный луч, Софья решила, что пора вставать.