Незаметно подрос Никифор. О том странном богатстве все уже забыли. Семён с Пелагеей стали думать, к кому посылать сватов. Да вмешался сам Никифор, сказав:
— Окромя Ольги, мне нихто не нужон.
Отец было прикрикнул:
— Ты у мня смотри… выпорю!
Но сын, твёрдо посмотрев на родителей, заявил:
— Порки не боюсь. А ежели не Ольга, уйду, как Демыч ушёл.
Демыч — сын соседей. Когда его решили женить и сосватали косую Мавру, он, ни слова не говоря, тихонько прихватив одежонку, оставил отчий дом. Сколь его ни искали, так и не нашли. Эти слова возымели на Семёна и Пелагею своё действие. Они испугались и начали искать сваху. Да такую, чтоб сватовство удалось. Ольга, зная себе цену, девкой была строптивой.
И вот счастливый для него день наступил. Сваха, немало запросив, сумела уговорить и родителей и дочь. Семён понял, что его приход оборвал рассказ раскрасневшейся свахи. Видать, Пелагея не пожалела браги, сваренной на свадьбу. Посмотрел, где ему лучше пристроиться. Увидев табурет под висевшей одеждой, взял его и притулился к стене. Сваха, зыркнув на хозяина маслеными глазками, продолжила:
— …и выбрала я место под матицей. Примета верная, задуманное сбудется. Села я под него и им говорю: с лица воду-то не пить, и её красоту хвалить стала. А чё за жизнь за смердом? Того и гляди хозяин прогонит. И куды они с детьми? А Рылы — семья справная. Всё село скажет. Трудяги, не пьющи… ну только по праздникам. А сыночек — то высок, здоров. Хорошим хозяином будет. Ольгу любит, ето важно. «Да ты откель знашь?» — спрашивает Гликерия. «Э, маманя! — говорю я. — Да кака я была бы сваха, если бы ето не знала. На кой лях мине попусту языком молотить. Любит он, любит!» Да так сладко говорю, а сама повернулась к Ольге. Зарделась девка. Ну всё! Попалась в мои сети. Вот так, Пелагея! Налей-ка ещё, чё-то во рту пересохло.
— И мне, — подал голос Семён, — чей-то с морозу колотить стало.
Выпив хорошую чарку, он поднялся.
— Вы, бабы, тово, болтать болтайте, да дело не забывайте. Завтра ж свадьба. Пелагея, ты квашню-то завела?
— Завела, завела! — замахала та руками. — Давай полезай на печь! Стой, — прикрикнула она, — мясо-то покрошил?
— А чё я делал? — скидывая верхние портки, пробасил он и, подставив табурет, полез на полати.
Сквозь быстро навалившийся сон Семён слышал, как они начали обсуждать даваемое за девицей приданое: шубка крытая, плат… но сон уже овладел им.
А в конюшне собрались парни, друзья Никифора. Он стащил из дома небольшой бочонок с брагой да кусок сала. Ребята выпивали, закусывали и обсуждали невесту.
— Хороша девка! — заметил один из них.
— Всё при ней! — смачно произнёс другой парень, развалившийся на соломе, держа в руках недопитую чарку. — Смотри, Никифор, ой, увидуть!
— У мня-то? — басил тот. — Да я…
— А ты и знать не узнаешь. Бабы… тово, твари хитрючи.
— Буде об етом, — не выдержал Никифор, — пошли по избам.
Ребята поднялись. Перед уходом старшой остановился перед Никифором:
— Ты, тово, завтри получе оденься. На свадьбу идёшь да и чёп ей понравился.
— Да она мня, рыжего, знает, — счастливо смеялся Никифор.
— Ето не то. Ты завтра особо ей должон понравиться. Учти. Она девка с норовом. За ней, как за пчелиной маткой, парни увиваются.
— Увиваются, а не женются, — заметил Никифор.
— Карманы у них худы, — бросил кто-то довольно зло.
И вот подошло завтра. Это был День святого апостола Андрея Первозванного. С утра даже потеплело. Потепление принесло с собой серые, грязные тучи. Не то небо не хотело этой свадьбы и всем своим видом показывало своё несогласие, не то ещё почему-то… Кто знает? Несмотря ни на что, народ повалил к церквушке, что стояла на пригорке.
С утра старательно вымели двор. И он быстро заполнился народом. Всех он не вместил и оставшиеся вытянулись вдоль дороги с обеих сторон. Пацаны залезли на деревья. Они первыми и увидели процессию. Она начиналась от дома Рылы. Вышел жених в окружении дружков. Он на полголовы был выше их, одет в новую шубу, на голове — лисья шапка. Мелкий, липкий снег спрятал его обновку.
У дома невесты они остановились в ожидании. Тут топтались дудари, барабанщики. Так повелела невеста. Наконец двери избы открылись и вышла Ольга. Она была одета в тщательно латанную шубку, из-под которой виднелись полы цветастого платья, на голове — простая шапочка с венком из искусственных цветов. Но вид её заставлял забыть и о поношенной шубке, и о подшитых валенках, и об искусственных цветах. Она смотрелась как царица. Высока, стройна. В больших выразительных глазах пряталось лукавство. На белоснежных щеках играл задорный румянец.