Следом он тяжело боролся с пылью, скопившейся на мебели, собирал её влажной тряпкой. Ругал себя за неосмотрительность, за то, что начал с пола, — всё равно, немного, да оседало на вымытом полу. И всё же, где-то глубоко после обеда, ближе к вечеру, Стенсер закончил в доме. Даже отмыл окно, только света в доме больше не стало.
«Неужели оно такое грязное и на улице?» — спрашивал себя Стенсер, выходя на улицу.
Когда он оказался там, с другой стороны окна, перед ожившим плетнем — огораживавшим садик, то Стенсеру стало несколько не по себе. И больше того, ему взгрустнулось.
— Да ну как же так-то? — с обидой в голосе восклицал он, глядя на огромнейший бурьян.
Самые разнообразные травы сплелись и поднимались, вверх напоминая собой дерево. Они полностью закрывали окно. Среди зелени и различных цветов, от мягких до кислотно-ярких оттенков, Стенсер явственно различил колючие травы, к которым ну никак не хотелось прикасаться. И более того, всё это зелёное сплетение окружал крепостной вал из крапивы.
«А может ну его, это окно? — спрашивал себя Стенсер. — И прежде жил без света, с грязным окном… на что мне там свет?»
С одной стороны он понимал, что и в самом деле браться за такое, за выдирание всей той зелени, будучи столь уставшим, — не самая лучшая затея. Но отступать… он сам не мог сказать себе, что попросту не хочет бросать начатое. И, перебравшись через плетень, начал выдирать травы. Руки обжигало и кололо. А Стенсер ещё не понимал, что делает это из одной только потребности — довести начатое до конца.
Кожа на руках, ещё не успевшая огрубеть, была мягкой и плохо переносила уколы трав. Вгрызавшиеся шипы заставляли прикусывать губы, чтобы не застонать. Стенсер и тут не понимал, почему считал подобное не правильным и не подобающим, но через себя переступать не стал, — не проронил, ни единого звука.
В какой-то момент, когда Стенсер порядочно замаялся, задыхался и весь взмок, случилось что-то неожиданное. Рядом зазвенели крылышки, а после, в самое ухо, заверещал противный пискливый голосок:
— Ты что творишь, сволочуга!
И прежде, чем Стенсер смог хоть что-то понять, его болезненно так укусило за ухо.
— А-а-а! — вскричал он от неожиданности и попытался смахнуть с уха кусачее создание.
Крылышки вновь застрекотали. Стенсер не мог разглядеть должным образом того, кто взялся ему делать больно. Только видел, как неразборчивое пятно кружит вокруг него. И, пытаясь прогнать этого летуна, Стенсер махал руками.
Летун, крича: — Ну я тебя! — и перемежая это. — Вот я тебе сейчас задам! — бросался, кусался и один раз, когда Стенсер замешкался, болезненно ударил в глаз. В тот момент, когда получил по глазу, мужчина порядочно разозлился. И всё же сохранял разумность, не позволял себе взбеситься. Он внимательно следил за летуном. Немного привыкнув к виражам крылатого создания, человек смог разглядеть своего обидчика; в указательный палец ростом, в два ногтя шириной, совсем как ребёнок, только зелёный и с крыльями как у стрекозы.
«Ну и как мне с тобой сладить? — спрашивал себя Стенсер. — Должно ведь быть хоть что-то, хоть какая-то промашка!»
И вскоре он её нашёл. Летун злился, кидался самым отчаянным образом. И чем больше ему удавалось избегать человеческих рук, тем этот крылатый малыш становился наглее, и как заметил Стенсер: «Глупее».
Мужчина стоически сохранял спокойствие и выжидал. Летун свирепел и вёл себя всё неосторожнее, допуская ошибки, и только чудом избегая поимки человеком.
«Ну ничего… всё равно оплошаешь… и уж тогда я в долгу не останусь!»
И летун оплошал. Не успев даже понять, что случилось, крылатый малыш оказался меж двух ладоней. Стенсер не хотел его прихлопнуть. У него было невероятно паршивое настроение, и мужчина хотел как следует пообщаться со своим обидчиком. И голос его звучал вполне ожидаемо, с нетерпеливостью и гневом:
— Ну что, попался?
19
Стенсер хотел помучить своего мучителя. Но как-то не задалось. Вначале, крылатый малыш, попавшись, пытался освободиться; кусался и бил своими маленькими, слабыми ручками. Только куда уж там, пронять человека подобным! Но что-то пошло не так.
Этот маленький, крылатый разбойник, к величайшему изумлению Стенсера, начал хныкать. Перестав кусаться, продолжая стукать свою темницу, руки мужчина, он всё более и более заливисто рыдал. И, в какой-то момент, к горькому ужасу мужчины, его противник стал, как младенец, захлёбываться слезами.
«Да что это он? — мысленно удивлялся Стенсер. — Только ведь… а тут!»
И в совсем короткий промежуток времени мужчина растерял всякую злобу, которую прежде едва удерживал в себе. Несколькими минутами раньше, пока летун его кусал и всячески бесновался, Стенсеру приходилось сдерживаться, чтобы не прихлопнуть крылатого разбойника. Но тут, его начинали терзать и сострадание, и жалость.