В последнее время, старик-домовой, вёл себя не совсем хорошо. Это прежде вызывало неосознанное чувства сомнения. Но, стоило попасть в беду, и куда только запропастились те сомнения!
«Нужно… домой… возможно, он, — думая о старике, сказал себе, — сможет помочь».
Морщась от боли, стиснув зубы, Стенсер тащился домой. Нога плохо слушалась, мужчина подволакивал её. И каждый шаг отзывался стрелявшей болью.
По лицу обильно катился пот. Выступили слёзы, с которыми не удавалось справиться. И видя мир размытым, Стенсер кое-как смог разбирать дорогу назад, домой.
Вокруг сгущался мрак. На небо набежали тёмные облака. Стенсер не мог разобрать, что там, вверху происходит. И опасаясь худшего, думая, что в пути его настигнет непогода, подгонял себя. Порывистый ветер словно шептал о том, что вскоре начнётся проливной дождь.
— Давай, — едва разборчиво, шептал Стенсер, взбираясь на холм. — Двигай… двигайся… давай же, иди! Шагай!
Падая, вставая и опять падая, Стенсер тащился домой. В голове стучало, а внимания ни на что не хватало. Ночь наступала холодная и от тела, от открытой кожи, поднимался явственный пар. Он выдыхал пышные клубы, в которых играло сияние ущербной луны. Только на подобное, на внимание к переменившемуся окружению, у Стенсера не было сил. Он думал: «Ещё немного… ещё чуть-чуть!» — обманывал себя, зная, что ещё далеко идти. Понимал, что иначе попросту не сможет заставить себя идти дальше.
И словно прежних бед ему было мало, Стенсера встретила запертая дверь. Он несколько раз, не веря в происходящее, толкнул её. И вновь, как в первый раз, чувствовал, что дверь что-то сдерживает.
Тихо ругаясь, Стенсер пошёл к окну. Ведь там, совсем недавно, он устроил небольшую уборку. Он надеялся, что ошибся домом, но почему-то точно знал — это тот самый дом, в котором он обитал последние дни. Знал, и всё же, превозмогая усталость, слабость и боль, шагал к окну.
Это был тот самый дом, то самое окно и остриженный бурьян. Стенсер почувствовал слабость в ногах. Словно кто-то подрубил нити, и он едва мог удержаться на ногах.
Стенсер чувствовал себя неважно, а после увиденного, понимая, что он, как зверюшка, выброшен на улицу, так и вовсе стал бредить: «Неужели… он решил избавиться от меня? Он… всё знал? Всё подстроил?»
И, точно заклинания, повторяя в уме: «Нет, нет, нет!» — пытался заглушить свои мысли.
Вернулся на порог дома и стал долбить в дверь. Что-то говорил, просил и упрашивал. Но так бессвязно лились его слова, так подскакивал и падал его голос, что ничего не возможно было понять.
Лязгнул затвор, дверь открылась, а Стенсер стоял на пороге и не мог поверить в случившееся. На пороге стоял взволнованный домовой.
«Значит… значит?» — тревожно думал он и никак не мог понять, что же всё это значит.
Стуча в дверь, Стенсер был уверен, что никто ему не откроет двери, но… против всех его лихорадочных ожиданий, старик не только открыл дверь, но и оглядел рану на ноге.
«Не он… это не он меня пытался угробить!» — думал Стенсер, с трудом справляясь со странной мыслью.
Ему почему-то начало казаться, пока он стоял на пороге запертого дома, что домовой кого-то попросил его утопить. Только видя неподдельную реакцию старика, слыша его ругательства, понимал: «Он тут не причём».
23
Новый день пришёл неожиданно, но в то же время, Стенсеру мерещилось, что время, зачастую, вовсе останавливается. Его лихорадило. Он засыпал на считанные минуты, просыпался и порой вовсе не мог понять, где находится.
Различные образы посещали его больную голову, самым неожиданным образом смешивались, а после пугали, преследовали или ощущались где-то рядом, точно материализовавшись. Ему не удавалось понять, что вообще происходит. То огромная, с человека, мышь, подходила к нему и обнюхивала его рану на ноге, а после, едва пискнув, хватала ногу зубами. То привидится старик-домовой с огромными, длинными щупальцами, и всё пытается ими его, Стенсора, схватить. То вовсе виделась какая-то красно-жёлтая, перетекающая светом птица, у которой вместо хвостового оперения, — огромный, больше чем у речника, рыбий хвост.
И все эти образы пышным, богатым калейдоскопом проплывали перед глазами. А Стенсер терял связь с реальностью, всё меньше отличая вымысел от правды. Всё больше отдавался во власть лихорадки, которая старательно давила на мозг. И вскоре Стенсер услышал свой голос. Тихий, почти что шёпот:
— Не ешь пуклю-баклому! — раздавалось из-под мрака печи.