«Он что, издевается? Или привык к своему ароматному духу, что не замечает ничего кругом?»
Как итог, после долгих пустых разговоров банник подытожил:
— Ишь ты, нежный какой, запах ему мешает! Ну, так, поди, да уберись!
Тяжело вздохнув, Стенсер ответил:
— Я в саму баню зайти не могу, — запах слишком уж…
— Пакостливый?
— Это если много смягчить.
Теперь пришла череда банника думать. Не сразу, он начал объяснять, куда человеку нужно идти и каких трав нарвать:
— Их дым… о-хо-хо! Он поможет тебе прибраться.
Стенсер так красноречиво посмотрел на старика, что задавать вопрос не пришлось.
— А я пойду, веники сделаю… знаешь ли, берёзки у нас… дамы своенравные!
Время шло, уж наступил жаркий полдень, а Стенсер всё бродил рядом с полями и пытался отыскать нужные травы. На сами поля он заходить боялся, помнил грозный медвежий рык. И надеялся, что найдёт хоть что-то из нужных трав, прогуливаясь по полевой дороге, рядом с пышным бурьяном.
«Пушистая, бледно-голубая трава, пахнет так… вот как так? Трава с крупными листьями, которые оканчиваются острыми краями и… колючие такие… и ещё… как же её?» — но Стенсер благополучно забыл о третьей траве, которую ему велел принести банник.
«Какая же там была трава?» — мучительно думал Стенсер, уже ничего не замечая кругом.
Он всеми силами пытался упомнить о том растение, которое могло значительно облегчить его жизнь в самое ближайшее время, но ничего не шло на ум. И всё это казалось дурной шуткой. Но, когда случилась настоящая дурная шутка, Стенсер едва не помер с испугу.
По плечу хлопнула огромная и тяжёлая лапища, да так, что Стенсер осел, — ноги задрожали, а спина едва не сломалась.
Вслед за приветственным «похлопыванием» по плечу, ему в самое ухо пророкатал зычный голос:
— Зда-а-рова!
Стенсер, перепугавшись, упал на пыльную полевую дорогу и схватился за сердце, — оно уже пыталось убежать как можно дальше от неведомого, но очень страшного, создания.
Опасливо оглянувшись, Стенсер увидел, как на него смотрел широко улыбавшийся, рослый детина. Одетый по простому, в рубаху, штаны и подпоясанный цветасто расшитым пояском. Огромные, густые волосы, спускались за спину.
— Ча-ча-че-чего пуга-а-аешь! — спросил Стенсер.
Детино пожал плечами, и, продолжая улыбаться, как ни в чём не бывало, сказал:
— Так здоровья пожелать хотел, чего же ещё?
У Стенсера нервно шевелились губы, словно он пытался что-то сказать.
«Здоровья, пожелать, он хотел? Вот ведь!..» — подумал он.
— Тебя как звать? — спросил рослый.
— С-с-стен-н-н-нсер.
— Э-э-э… что за имя-то такое? Эх! — он махнул могучей лапищей, такое назвать рукой очень уж сложно, и улыбка даже сползла с его лица.
— А-а… тебя как з-з-звать?
Детина вновь заулыбался:
— Кондратьюшко я!
— А-а-а… — протянул Стенсер. — Слав-в-вное имя… те-те-тебе подходит!
На лице Кондратия заиграл бодрый румянец, да и сам он принял какой-то горделивый вид.
— А то!
40
— Старый что, совсем из ума выжил? Ладно, забыл о горнилице сказать, но… на что он тебе полынь велел притащить? Да и ещё какая-то трава, о которой ты забыл, — наверняка какая-то не такая, не нужная!
— Да? — спросил Стенсер с сомнением глядя на Кондратия.
Крупный, звероподобный мужчина почесал в затылке, помолчал, а после сказал:
— Так… хм… скажи мне, на что тебе эти травы сдались? Что ты с ними собирался сделать?
Стенсер кратко рассказал, что это нужно, чтобы побороть зловонье и помочь ему прибраться в бане.
— Ты ведь понимаешь, что это только поможет? Делать тебе придётся всё самостоятельно.
Стенсер с минуту молчал. Его воображение живо откликнулось на слова верзилы. Ему привиделось, как принеся и положив на порог травы, он смотрит, как те сами собой прогоняют из бани грязь и вонь.
— Ты чего улыбаешься? — спросил Кондратий.
— Да так… — отвечал молодой человек, едва не посмеиваясь. Выждав паузу, успокоившись, продолжил. — Я понимаю, что вся грязная работа ляжет на меня.
Кондратий широким жестом обвёл поля вокруг них, которые заросли высоким бурьяном. Над травами плыло пахучие марево.
— Тут столько самых разных растений… столько хорошей и доброй муравушки! Знал бы ты, человек, сколько с их помощью можно правильных и нужных дел сделать!..
Кондратий сказал последние с такой гордостью и ощутимой печалью, что Стенсер хотел было спросить: «А почему бы и не сделать», — но не решился. Просто напросто не смог сказать, хотя и порывался. А верзила, о чём-то подумав, посерьёзнев, продолжал: