— Князю наследник нужен, а у меня только дочери...
— Так ведь есть у него, вроде...
— Старшие не в счет. Кто они мне? Да и устроены уже все, еще Гедимином. У каждого на Подолии удел, и немалый. А надо мне! Вот и посоветуй, что делать? Ты видел много, знаешь до черта (я крещусь, а она рукой машет — не прибедняйся, мол, знаю!).
Я хоть и не пил в тот день ни глотка, а сразу хмелен стал. Ладно, думаю, — женщина, она и в княгинях женщина, каково же ей, если мужика и день, и месяц, и больше нет, а появится, так только обслюнявит по пьяни, да и уснет, ничего толком не сделав. Надо ей помочь! Может, и змейство ее на убыль пойдет? И то глянуть, хоть и неказиста, да ведь по крайности молода. И горяча, наверное, — ух! — худые, они все горячи, стервы, так что и обжечься не грех.
И брякаю ей сразу, что быстренько на ум пришло:
— В отце дело, княгиня, в отце, тут ничего не поделаешь... — и смотрю на нее бесстыже, а она на меня, и без всякого смущения. А я ей:
— ...коли уж наследник нужен, то... отца подходящего...
— Неужто так только?
— Может, и по-иному как, но я больше не знаю. Тогда другого советчика ищи.
— Ладно, советчик... — и смотрит на меня змеиным своим взглядом, так что все мое мужское естество дыбом, — а как другой-то раз не ошибиться? А то ведь... и опять дочь? А? — и смотрит, а я, главное, никуда глаз отвести не могу, как кролик, ей-Богу, и вдруг хлоп не думамши: — У меня двое было, и оба мальчишки. — А сам думаю: ну, пропал!
— А где они?
— Сгорели в Плескове. С матерью вместе...
— Сгорели?! В пожаре?
— Не в пожаре. От немцев не успели в стены убежать, в посаде спрятались, да неудачно... Посад весь сгорел, ну и...
Вижу, потеплели глаза, и даже что-то женское, вроде, в них появилось.
— Неужто ради меня святостью своей поступишься?
Какая там святость? У меня ком в горле, не от нее — детишек вспомнил, ну, я только и мог в ту минуту, что рот открывать. А она заулыбалась:
— Ведь для этого преданности князю мало. Совсем наоборот даже. Ха-ха! И меня любить надо, а я ведь не красавица. Не так ли?
Ну, тут уж я все сообразил — и как Бог на душу положит:
— Для меня, княгиня, краше тебя нет на свете! Молюсь! Давно молюсь на красоту твою, на ум твой великий, молюсь и мечтать не смею! — кинулся на колени, ноги ей обнял и там то ли платье, то ли башмак целовать кинулся, обнял ей колени, держу, а у самого мурашки по телу, думаю: не может быть, чтобы за это башку снесла, ну — выгонит, ну — плетей всыпет, так мне же на руку — уберусь по-тихому, и привет! Вдруг чувствую — гладит меня по макушке легонько так, и — ничего! Так стоять глупо. Вскочить? Только не перед ней! Поднимаю тихонько голову — может взгрустнула, пожалела? Нет. Смотрит хоть и ласково, но без тени слез и слабости.
— Значит любишь меня?
— Люблю!
— И все для меня сделаешь?
— Все, княгиня, даже... — тут я язык-то прикусил, а она:
— Что — даже?
— Что прикажешь!
— А я могу приказать «даже»?
— Ну так ведь наследника ж надо, нешуточное ж дело!
Тут она так презрительно рассмеялась, что у меня щеку потянуло от злости. Но молчу, жду.
— Ты не монах, — говорит, — плоть свою умерщвлять не собираешься. Но любовь твоя тронула меня, — и опять по голове гладит, и ближе ко мне, ближе... Схватил я ее руку, к губам, а лапами за талию, ниже. Она ничего! Зарылся я пастью у нее возле пояса, а она руки — мне на голову, и позволяла себя лапать какое-то время, ну а когда слишком уже низко полез, она так хвать меня за уши, башку от себя отодвинула — и в глаза мне своими змеиными глазищами:
— Смотри! Я много потребую!
— Готов, княгиня, готов на все, все сделаю!
— А сын роится — твой сын! И для него тоже постараться много придется!
— Да как для своего-то не постараться! — Я ничего еще не заподозрил.
— Значит, сделаешь наследника?
— Воля твоя, хоть пятерых!
— А Кориат узнает?!
— Христос-спаситель!
— Ведь он меня за это... за ноги к двум лошадям привяжет.
— Не привяжет.
— Значит, разболтаешь! — и так на меня, дурака, посмотрела, что я себя покойником почувствовал. Вывернуться попытался:
— Княгиня! Да ведь он меня первого привяжет! Усмехнулась:
— Пожалуй...
Я уж ее к себе потянул, думаю, пора начинать наследника делать, вдруг она меня отталкивает, откуда-то крест у нее в руках:
— Клянись, что все исполнишь, что я тебе прикажу, чтобы наследником стал мой сын!
— Клянусь!
— Целуй крест святой!
Я поцеловал, и тут до меня доходить стало, что, кроме наследника, еще придется что-то делать. Но что? А, ладно, не важно, сделаю! А она улыбается: