— Все?!!
— Все.
— А если вы их оттесните за «чесноки»? Если они побегут? Мы что ж?
— А-а... ты вон о чем... — усмехается Дмитрий. Любарт усмехается, за столом веселый шорох.
— ...ну тогда, — Дмитрий как будто только сейчас, по ходу, придумывает, — тогда в обход «чесноков», слева, на самой большой скорости. Попытаться сбоку заехать, ударить во фланг! Хорошо бы не гнаться за ними, а к реке прижать, именно с фланга. Понимаешь?
— Сделаем, князь! — уверенно улыбается Миколай.
— Ишь ты, шустрый какой!
— А чего ж!
— До того их еще погнать надо.
— Погоните! Я даже не сомневаюсь.
Полковники зашумели, посмеиваются, настроение за столом все лучше.
— Твоими бы устами!.. — Дмитрий поднимает голову. — У меня все. Вопросы есть?
— Да нету, вроде... — пожимает плечами Вингольд, — только давайте пожрем малость, а то отец Ипат так смачно угощается, я сейчас слюной изойду.
Все хватаются за кружки. Встает Любарт:
— Ну! За удачу!
— За удачу! За удачу! С Богом! — встают остальные, чокаются.
— А вам фто мефает?! — вдруг прорывается отец Ипат.
* * *
Утро 4 сентября 1362 года на Синей Воде встало теплым, ясным и тихим-тихим. Никогда, ни одна битва у Дмитрия, ни раньше, ни после этой, не начиналась в такое прекрасное утро.
Оно было каким-то прозрачным. И видно, и слышно было бесконечно далеко: даже дымы от почти затухших костров, поднимаясь тонкими струйками прямо вверх, ничего не закрывали от глаз, даже близкие звуки — фырканье коней, шаги стражников и отчетливый храп у ближнего костра, не мешали слышать, как где-то далеко-далеко (у татар) одиноко лаяла собака, и ей тут же хором откликнулись с десяток, а потом все вдруг смолкло, а потом конь заржал, а потом кто-то заголосил тоненько (мулла?).
Рано еще было, очень рано. Оба лагеря спали. Потому и слышно так... и звонко, и прозрачно...
«Ну вот. Мечтал татар бить? Как-то само собой все к тому и подъехало, и сбылось. Бей! Только штаны не потеряй».
Дмитрий присел, подпрыгнул, помахал руками, приказал воды. Повернулся на восток, где посветлело небо, перекрестился, склонил голову и замер.
«Боже Великий! Ты ведешь меня дорогой моей. Ты помогаешь мне во всех делах моих. Ты дал мне разум и силы, чтобы свершать дела эти успешно. Значит, дела мои угодны тебе?! Ты помог мне в стремлении моем — схватиться с татарами. Помоги мне и одолеть их! Помоги наказать их! За все зло, причиненное ими верным рабам твоим, за все муки, принятые от них христианами, за поруганные церкви и иконы, за все! Помоги, Боже!!!»
Отрок с кувшином замер, боясь пошевелиться. Все в окружении Дмитрия знали, как он молится, и что бывает, если ему в такой момент помешать.
Долго князь оставался неподвижен. В этой неподвижности он, уже окончив молитву, пытался проникнуться значимостью происходящего. Не осмыслить, а проникнуться. Ибо умом-то он хорошо понимал, что надвинулось событие из ряда вон, грандиозное, не только для него, подошедшего к исполнению своей детской мечты, но для Литвы, для русских, живущих в Литве, да что там! — вообще для всех русских. А вот почувствовать себя вершителем его, ну хотя бы одним из вершителей — нет, не получалось!
Отвлекали заботы, которых не отбросить: стрелки, Олгерд, разведка, расположение, припасы и т.д. и т.д., даже не слушающиеся сопляки-подручники. Даже отец Ипат со своей непреклонной решимостью «завтра подраться», тревога за него!
Не знал он еще, что осознание приходит всегда ПОСЛЕ, не было у него опыта участия в грандиозном. Потому и казался себе чуркой бесчувственной. Старался ощутить! А не получалось. И времени на философию не оставалось. Нисколько.
Он резко поднял голову, перекрестился еще раз и оглянулся на отрока, замершего с кувшином. Подскочил, нагнулся:
— Лей!
Отрок стал лить, а Дмитрий фыркать, булькать и плеваться. Отрок вылил один кувшин, второй... Князь тер щеки, шею, грудь, руки, пыхтел, отплевывался, показывал:
— Сюда... теперь сюда, сильней!.. сюда... тише, сюда... Струя иссякла.
— Что?!
— Вода вся. Еще принести?
— Тьфу! Теперь уж не надо. Что вы воды запасти не можете! Ну ладно в степи или в лесу где, а то ведь вон речка рядом, воды сколько хотшь…..
— Да ты как утка, князь, плещешься, ей-богу! Три кувшина извел, ну куда еще?!
— Грехи, грехи перед боем лучше надо смывать. — Дмитрий, посмеиваясь, дергает отрока за нос, срывает с его шеи рушник.
— Да ты разве только перед боем? — растерянно улыбается тот, — Ты каждый день...
— Ладно, давай одеваться, — Дмитрий оглядывается и вслушивается. Звонкая, прозрачная тишина исчезла. Зашелестел, запыхтел, затопал, заурчал, застучал громадный человеческий улей. И с другого конца поля донеслись похожие звуки.