— Юли, слышала, что Алешка твой учудил?
— Слышала, но не видела еще. Неужели так похожа? Может, родственница? — И она раскатилась низким, грудным, поистине дьявольским хохотом. — Господи! Услышал ты наши молитвы. И его, и мои, — подошла к Дмитрию вплотную, тихо дохнула в ухо, — всем легче станет, и ему, и мне, а тебе проще.
— Да как же ты-то?
— О! Теперь у меня железный повод есть при княгине обосноваться. Я ведь при ней помощница? Муж выгнал — я к ней под крыло. Все правильно! Или нельзя? — она искательно, нежно и без страха заглядывает ему в глаза.
— Да можно! Нужно! — Дмитрий резко притиснул ее к себе, укололся о груди и сжал зубы, отодвинул, забоявшись. — Ведьма ты моя!
Юли слепо потянулась к нему, но он приложил палец к губам:
— Тсс!.. Сегодня перед ужином на нашем месте попробуй ждать!..
— Ага!..
Вдруг открылась дверь и вошла Любаня:
— Чего это вы сразу секретничать? — она внимательно посмотрела на Дмитрия. Тот замялся, смешался:
— Понимаешь, Ань, не женское это дело... Не хотел я тебя... тебе... Ты бы подождала...
— Как это?! Что это?! — Люба вроде даже задыхается, то ли от удивления, то ли уже от гнева. Юли в панике недоумевает: оплошали? Где? Чего он растерялся? Чего мямлит?! Как выручить?! Неужели — все?!!
— Али я не жена тебе?! — выдыхает Люба.
— Жена тут ни при чем, — Дмитрий продолжает мяться, — тут перед Юли неудобно...
«Неужели все?.. Неужели...» — Юли безнадежно опускает глаза.
— ...А! Ладно... Юли, ты уж не обижайся, но без тебя нельзя.
— Что, князь? — та откликается замогильным голосом.
— Да тут добыча нам такая досталась... Гарем!
— Гарем?! — брови Юли ползут на лоб, а губы в бесовскую усмешку.
— О, Господи! — Любаня крестится.
— Да, гарем. Вот теперь и не знаем, куда от него деться... или куда его девать...
— А что? Зачем девать? — Люба не понимает, оглядывается на Юли, видит ее дьявольский оскал...
— Что, что... Полсотни баб! И каждая требует...
— Что требует? — до Любы начинает доходить, она густо краснеет.
— Есть, пить, спать!.. Все требует. Вот я и кинулся к Юли. Она ведь те порядки знает... Как бы их приструнить, обтесать?.. А, Юли?* Заставить жить спокойно.
Юли кое-как осознает, что пронесло, на сей раз пронесло, и лицо ее само по себе, без ее ведома, становится бесшабашно веселым, Любаня же, видя это, относит все на счет гарема и краснеет еще гуще, теперь уже от возмущения.
— Но ведь они в гаремах тихо живут, строго, — невинным голоском, спрятав глаза, поет Юли, — если, конечно, их не разбаловать...
Дмитрий сокрушенно вздыхает, Юли украдкой любуется: «Вывернулся, гад! Сокол мой ясный! А ведь я уж подумала — все!»
— Было?
— Да было малость, в том-то и дело...
— Как это — было? — Люба яростно сжимает кулаки. — Развлекались, что ли?!
Юли прыскает в ладонь.
— И ты, что ли, тоже?! — уже кричит Люба и хватает мужа за плечи.
— Да ты что! Опомнись! — Дмитрий перехватывает ее руки и сильно встряхивает, та умолкает, смотрит испуганно. — Пристало ли князю?! Думай!!
Дмитрий крутит головой, отпускает ее и уже мягче, примирительно и почти виновато:
— Ослабли ребята в походе маленько. После таких-то битв... Говорил же, не женское это дело...
— Это кто же, интересно, ослаб? — с издевкой вопрошает княгиня.
— Ага! Так я тебе и сказал. Сейчас все жены побегут узнавать.
Юли тихонько переводит дух: «Ах, Митя мой! По лезвию ножа проскочил, а она от подозрений еще дальше. Сколько же веревочке виться?..»
— А то я когда-нибудь что разболтала! — Люба делает вид, что сердится, а у самой уже нарисовалась на лице забота. Юли, как и Дмитрий, изучила это ее выражение очень хорошо, она берет инициативу в свои руки:
— Ладно, князь, я поняла. Только ты нам с княгиней не мешай, это как раз женские дела.
— Хорошо, хорошо! Лишь бы толк был!
— Будет! Пойдем, княгиня.
* * *
Когда взрыв возмущения, негодования, даже отчаяния бобровских женщин миновал, быстро заглушённый заботами об огромной добыче, оказалось вроде и ничего страшного. И гарем быстро притих — за него взялась Юли. Представившись посредством Вингольда главной над ними, «старшей женой», она перво-наперво конфисковала все подарки, приобретенные женщинами за свои услуги в дороге. Двух особенно этим возмутившихся, тайно от князя и княгини, велела Корноуху отстегать кнутом, что тот, вспоминая свой позор и расцарапанную физиономию, сделал добросовестно и с удовольствием. Через неделю четыре самых горластых и глупых женщины из Бобровки бесследно исчезли. Спустя еще неделю трех, чем-то не угодивших Юли, увезли в Луцк.