— Где отыскался?
— В Новогрудке у Кориата сидит!
— Ну.
— Чего — ну?! Воевода, ты что?! Монах отыскался!! — Станислав, горячий и сам по себе, сейчас аж вибрировал, не мог стоять спокойно, топтался, как конь перед скачкой. — Что делать будем?! Давай, я его сюда приволоку! Разузнаем! Или хочешь — там его кончим. Говори!
Бобер молчал.
— Чего молчишь?! Оглох? Говори, что делать!
Бобер повернулся наконец к Станиславу тяжело, всем туловищем, поманил к себе пальцем, тот кинулся, пригнулся, преданно заглянул в глаза.
— Монаха пальцем не трогать. — Бобер глянул жестко и приложил палец к губам. — Кто весть принес?
Станислав, ничего не понимая, таращил глаза:
— Егор. Ты ж его в Новогрудок посылал. А с ним Митя с Федькой.
— Какие новости привезли? Князь Кориат дома?
— Нет. Князь, говорят, аж в Ордене, с посольством. Может, до сих пор не знает ничего.
— А что княгиня?
— Поахала, говорят, да гонца к Кориату отправила.
— А говоришь — не знает. Что еще?
— Больше ничего.
— Про монаха уже раззвонили небось?
— Бог с тобой, воевода! За кого ты нас считаешь? — обижается Станислав.
— Разведчикам прикажи молчать. А то вся Бобровка в Новогрудок кинется монаха добывать. Монаха, говорю, не трогать. Не виноват он.
— А чего ж сбежал?
— Напугался. Что его тут из-за Мити за яйца подвесят. Ты бы не сбежал на его месте?
— Нет!
— Ну и дурак. Иди, скажи Егору и ребятам его.
— Как прикажешь, воевода... только я бы...
— Иди, иди...
Станислав, сникнув, уходит.
«Ах, отчаянная башка! Зачем же ты на рожон-то полез? Действительно, в змеиное логово. Ведь там тебе куда ни сунься — п...ц! Кориат сгоряча, как узнает, прихлопнет. Он не тронет, княгиня изведет. И что мне тогда делать? Так и держать Митю на болоте, пока княгиня не... Или самому убийц к ней подсылать? — Бобер кладет руку на грудь и поднимает голову. — Простите меня, великие Боги! А может, он решил — сам?!.» — и в мысли его заползает ужасная догадка.
* * *
— Дед, когда ж монах придет?
Этот вопрос надоел деду несказанно, мальчик трастит его уже шестой месяц. На дворе январь (48-го), трещат нешуточные морозы. Болота позамерзали, снегу навалило. На зайцев можно охотиться вволю. В заячьей охоте Митя заткнул деда за пояс: и петли ловчее ставил, и так с луком на тропе мастерски косых подкарауливал — Алешкина школа.
Сейчас они вернулись с охоты, притащили пять крупных беляков. Митя сдирает шкуры, а дед взял приглянувшуюся тушку, освежевал, готовится варить похлебку. Похлебка дедова страшно нравится Мите, густая, наваристая, с капустой и брюквой, с какими-то лесными травками. Одно жалко — хлеба нет. Да Митя уж привык, репу пареную вместо хлеба прикусывает.
От печи тепло и светло в избе, хотя на дворе уже смеркается. Дрова пылают ярко, дым стоит высоко, не ест глаза, быстро убирается в волоковое оконце, сейчас на улице мороз, тяга хорошая, и они открыли только одно из трех, самое верхнее — тяги хватает, а тепло не уходит.
На столе у деда горит свеча, по виду самая настоящая. Дед презирает лучину и никогда ей не пользуется. Летом набирает мешками смолу, растапливает ее, как-то смешивает с гусиным и еще каким-то жиром и делает свечи, которые горят ярко-ярко и долго.
Дел у деда с Митей много: чистить хлев, кормить и доить коз, колоть дрова, снег отгребать, охотиться, добытое разделывать да к хранению приспосабливать. А еще каждый седьмой день баня и стирка. Ну и еду готовить, печь топить. И разговоры их всегда почти вокруг дел крутятся. Но вот выдастся такая минутка — вздохнуть, расслабиться, погреться у печки, и княжич сразу за свое: когда монах...
Ах ты, Господи! Что ему отвечать? Отрезать — не знаю! — сразу все уважение потеряешь, общение загубишь. А ведь его уму-разуму учить надо в разговоре, когда ему интересно, когда он от тебя умного слова ждет, когда верит, что ты все знаешь. Надо дать понять, что ты не всесилен, но сохранить общение. Как? А он все свое: монах...
— Мить, ты, когда гром гремит, что делаешь? О чем думаешь? Митя передергивает плечами в недоумении.
— Ну? Гром загремел...
— Ну, дождь пойдет.
— Так что будешь?..
— Ну, прятаться побегу.
— А может, не надо прятаться?
— Как же не прятаться?
— А зачем?
— Хм... Да ничего. Вымокнешь — и все!
— И больше ничего?
После долгого молчания:
— Ничего.
— А вот гром небесный — чей этот знак?
— ЕГО.
— А вдруг не ЕГО.