— Да уж, что говорить! Плохих не держат. Умеют!
— Во-во! — монах захихикал масляно, — не иначе их там обучают, в гаремах этих, как мужика зажигать. Это ведь у нас, христиан, такое дело — грех. А у них наоборот! Жалко, поздно уж я узнал. На старости лет... Сколько времени потеряно!
— Отче! Да ты не того?! — Дмитрий повертел пальцами у виска, — Ты ведь монах вроде! Ты о чем говоришь?! И как?! И вообще: ты монах, она язычница... или мусульманка? А ты каждую ночь... Да еще жалеет, что мало, что узнал поздно!.. Это уж совсем!
— Да какой я уж теперь монах, — вздохнул Ипатий, — а Ботагоз надо крестить, надо. Негоже... Она сама жаждет. Только вот отец Михаил...
Но и после этого разговора все осталось по-прежнему. Ботагоз грешила и каялась, а монах блаженствовал.
Однако более всех привольно и роскошно существовали новые герои, Иржи и Рехек, давшие «бобрам» столь могучее оружие. Им выстроили дома на их, чешский вкус — квадратные, высокие, два этажа, да еще мансарда, а над мансардой просторный чердак с роскошной голубятней. Дома стояли на отшибе, рядышком друг с другом, похожие как два гриба, без всяких пристроек, потому что живности мастера никакой не имели, терпеть ее не могли, а хозяйство свое держали в мастерской (по-ихнему «стукарне», значит по-нашему «кузнице», что ли?), просторной, удобной, расположенной тут же, рядом с домами, в которой трудились ни много, ни мало двадцать шесть подмастерьев различного ранга.
Иржи и Рехек так наладили производство, что личного их участия в «технологическом процессе» уже не требовалось. Они только контролировали качество и соблюдение «технологии», за что спрашивали не по-чешски жестко, даже жестоко. Нарушившего какую-нибудь малость: вместо, например, шести слоев клея положившего по недосмотру или хитрости пять, а от забывчивости или лишнего усердия — семь, чехи требовали сечь плетьми, а перепутавшего (Боже упаси!) породу дерева выгоняли с треском совсем, и он вынужден был вымаливать место у других мастеров, местных, которых в Бобровке появилось и окрепло (из Чеховых подмастерьев, разумеется) четверо, и батрачить на них долгое время почти бесплатно, чтобы доказать свою порядочность, аккуратность и вернуть право называться добрым оружейником.
Иржи и Рехек появлялись в «стукарне» утром хмурые и утомленные. Часа два проверяли работу, придираясь к каждой мелочи, фырча, ругаясь, устраивая разносы, напевно и громко лаялись меж собой, и это время знали все подмастерья и не пытались уклониться от встречи с хозяевами, иначе получалось еще хуже.
Все проверив, распределив задания, которые должны были быть выполнены к вечернему обходу, чехи веселели, пели друг другу что-то непонятное, но бодрое, и удалялись к тому или другому в дом. Где и начиналась опохмелка.
Слуг у них было десять человек, после Синей Воды Дмитрий дал им столько, сколько попросили. Да эти четыре, из гарема. Хотя Дмитрий так и не разобрался, какая из них кому служит, чехи очень их отличали, хвалили, гордились и хвастались их кулинарными способностями, но никакими другими. Правда, одна из женщин (как выяснилось — Рехека) через год вдруг родила, но никто так и не узнал, кто же отец, а во взаимоотношениях чехов с женщинами и между собой ничего не изменилось.
Великое пьянство мастеров поддерживали арбалетчики, бывшие постоянными гостями в их домах, одолевавшие просьбами и советами насчет усовершенствования оружия, на что чехи обычно плевали с высокой колокольни, так как улучшение в одном влекло за собой массу ухудшений в другом, и арбалеты, делавшиеся все-таки изредка по советам стрелков, обычно и регулярно выбрасывались на свалку. Хотя, коль говорить по справедливости, не все, конечно.
Местные мастера, все четверо литвины, не могли, разумеется, позволить себе такое житье, как чехи — авторитет не тот, арбалеты ладные получались много реже, да и вообще не в обычае литовца раздолбайская жизнь. Потому жили они строго, и на вид, конечно, беднее. Но очень крепко, основательно, по своему обычаю — вдалеке от Бобровки, на собственных хуторах, и всего было у них вдоволь — и запасов, и денег, и материалов для работы, и рабочих рук, жаждавших приобщиться к необыкновенному и выгодному делу. И арбалеты литовские становились все лучше, приближаясь по качеству к чешским, а два (случайно или уже нет?!) перестреляли и чешские. Сделавший их Арвид-мастер, мужик умный, вдумчивый, очень немногословный, уже начал оберегать свои секреты.