Зато не будет осуждающего взгляда, укоров за некрасивые дела, а как без подлостей в делах правления?
«Так что для тебя лучше: выслушивать лесть этого молоденького подлеца (что он там сейчас лепечет?), решившегося на подлог у отцова гроба, или когда этот будет тебя мордой об стол возить? А ведь какой умница! Как сказал! И тебя опять уел: самим надо добиваться, Олгерд ничего не даст. Все понимает. Все! Так, может, отдать ему Новогрудок?.. И все литовское войско! И... — на кого хочешь, он тебе любого разобьет! Прав Любарт, к умению полководцу надо везение, а у него оно... Да, разобьет любого... А потом и скажет: а на черта мне Олгерд? Я и без него обойдусь. Но ведь не дурак же, может и не скажет... Вот потому что не дурак, потому и скажет! Ладно, боги пусть рассудят, пусть идет своей дорогой. А полки я и сам вожу неплохо. Везения б вот только побольше...»
* * *
Выйдя после Олгердова собрания на гудящий, как пчелиный улей, двор, Дмитрий бросил шедшему за ним следом Гаврюхе:
— Седлай! Проверь запасы и — едем! Подошел Константин Олгердович:
— Не обиделся?
— На тебя-то? Боже упаси! Все мы под Олгердом ходим. — Дмитрий поднял глаза к небу, засмеялся. — А тебе я не завидую. Видишь, какое осиное гнездо? Попортят тебе кровушки...
— Попортят, пока всех Федоровых прихвостней не вычищу.
— Мысль хорошая, только будь осторожен. Как бы в суп тебе чего не подсыпали...
— Поглядим. Ладно, не поминай лихом.
— Будь здоров.
А когда уже полностью собрались, только в седло вскочить, возник рядом с Дмитрием и воевода Константин, до этого почему-то не подходивший:
— Вот, князь, как они тебя! А я-то надеялся...
— Что? — Дмитрий почти весело хлопнул его по плечу. — На что надеялся?
— Да повоевать еще под твоим началом.
— Видно, не судьба.
— А может, мне к Любарту на службу наладиться?
— Зачем?
— Ну... к тебе поближе. Чай найдется у него для меня пара деревень, мне много не надо.
— Спасибо тебе на добром слове, Константин. Только я теперь, пожалуй, у Любарта не останусь.
— А куда ж?!
— В Москву. Вот если туда не испугаешься со мной, то милости прошу. Там не пару деревень, на всю степь рот разевай, князь только спасибо скажет!
— Неужто в Москву?!
— А что ж! Там родня, там возможности, туда зовут в конце концов.
— Слушай, князь! А если я действительно не испугаюсь? Возьмешь?! Дмитрий взглянул серьезно, строго:
— Возьму. Только уж ты с собой таких ребят подбери, чтобы на Москву не стыдно было заявиться. Понимаешь?
— Конечно! Ладно, ловлю тебя на слове, князь!
* * *
Когда черная весть прилетела в Бобровку, первым порывом и Любы, и Юли было — ехать! Но быстро, и Юли первая это сообразила, поняли: зачем? Не успеть!
Потом случилась какая-то заминка, Люба погнала нового гонца к мужу. Он-то, вернувшись, и принес главную весть: хоронить и распоряжаться наследством будет сам Олгерд. Его и ждут, оттого и заминка.
И опять кинулась — ехать! И опять Юли убедила — поздно...
Разделились в этот момент в княгине две Любани.
Когда узнала о смерти, в ней поднялась и все собой заполнила та Любаня, которая заботилась о беспутном пленнике еще в Москве, которая приехала в возке на Волынь и закричала из окошка: Михаил! Которая смотрела на свекра, а не на жениха. В общем, та...
Как же горько, по-детски рыдала княгиня Любовь первые две ночи, сидя без сна в горнице с Юли. Плакала и говорила, вспоминала, рассказывала, опять плакала.
Как встал он перед ней на колено на мокром, холодном крыльце, и как она испугалась, как предложил дружить, как потом серьезно разговаривал и занимался с ней важными взрослыми делами. Как сюда вытащил и сделал из самой несчастной самой счастливой (тут Юли, сидевшая напротив каменно-неподвижно, слушавшая Любину исповедь молча, с мертвым лицом, вдруг разрыдалась), и все, все... Все вспомнила первая Любаня за те ночи до второго гонца. Вспомнила, выплакалась, поуспокоилась.
А когда вернулся гонец и рассказал про Олгерда, поднялась, вышла вперед и отодвинула в сторонку первую Любаню Люба вторая, деловуха-бедовуха, да нет — просто деловая женщина, рассчитавшая варианты и принявшая решение.
И когда Дмитрий вернулся, в Бобровке все уже было взбаламучено: княгиня собиралась в Москву.
Дмитрий, все в пути для себя решивший и даже кое-что спланировавший, дома был неприятно поражен. Посмотрев, что вокруг творится, он отложил серьезный разговор до ночи.
Люба не бросилась к нему с размаху в постели, как это обычно у них случалось после долгой, да и недолгой даже, разлуки. Улеглась спокойно, как-то отсутствующе, отрешенно. Дмитрий поднялся на локте, заглянул ей в лицо. И увидел глаза, затуманенные морем забот.