— Ото ж все добро сгинуло! Же ж ни обуться, ни одеться, ничего не всталось! Ото ж как ловко! — Рехек погрозил кому-то кулаком.
Дмитрий постоял, наблюдая. Его не замечали. Может потому, что был он черен, грязен, всклокочен, как все. Наконец спросил:
— Вечером гуляли?
Рехек глянул, узнал, дернулся встать, потом решил, что не стоит, махнул рукой:
— Та ж как обычно! Погуляли. У него погуляли. Потом пошли ко мне — погуляли. Потом спать легли...
— У тебя?
— Та ж где? У меня.
— Все вместе?
Рехек толкает приятеля локтем:
— Ты где спал? Иржи перестает выть:
— Та ж у тебя! Не помнишь?!
Рехек трясет головой. Дмитрий угрюмо подводит итог:
— Погуляли.
У Рехека слезы опять бегут по щекам:
— Та ж нет, князь! Все как обычно ж, та и вон же ж девчата прибираются, как мы уснем, смотрят! Это и же ж подгадил кто-то!
— Что?!! Ты в своем уме?!!
— Аи! Уж ты не видишь, что в нас арбалетников лишку?! Оно ж легшей конкурента спалить, чем добрый инструмент сладить!
— Ты, Рехек, попридержи язык! Чтоб такое говорить — верно знать надо! А так — на добрых людей наговаривать?! За это и... Знаешь?
— Тай что мне знать, я и так знаю, — плачет Рехек, — и кого мне теперь бояться, враз без штанов остался!
Подходит расхлюстанный монах, смотрит хмуро, вырывает у Рехека жбан, опрокидывает в себя, что там осталось, гудит:
— Не в себе они, князь, что сейчас толковать. Пусть очухаются, успокоятся, а утречком зайдут, надо ведь теперь с ними что-то делать.
— Слышишь, Рехек?
— Слышу, княже, слышу...
— Зайдите к отцу Ипату перед обедом.
— Добро, княже.
— Пойдем, отче.
— Пойдем, помыться надо.
Они идут к реке, остывают понемногу, замерзают даже. Май за середину, черемуха зацвела.
— Сейчас водичка хороша, — неуверенно говорит монах, снимая сапоги, — парное молоко.
Раздевается догола и чапает в воду.
— Йых! — отдергивает ногу и отскакивает.
— Чего?
— Чегой-то... »мразно», как Рехек говорит.
— Где ж твое парное молоко? — Дмитрий, не разуваясь, заходит в речку, начинает мыть руки, лицо, брызгает понемногу на грудь и спину. Вода действительно очень холодная.
Монах, жалея, что разделся, топчется по щиколотку в воде. И холодно, и отступать неудобно:
— Что ж так холодно-то, мать твою...
— Черемуха цветет. — Дмитрий брызгает в монаха (тот отскакивает) и себе за спину, — еще заморозки, гляди, стукнут. Слава Богу — такое время, да еще ветра нет. Остались бы от Бобровки одни головешки.
— Не остались бы! — Монах сосредоточенно скребет себе грудь, под мышками, а потом, наконец, решившись, поворачивается спиной к реке и, дико взвыв, опрокидывается в воду. Сразу выскакивает, подбегает к Дмитрию:
— Князь, ты копоть с меня свези, обмой, а потом я тебя. Князь!
Князь стоит столбом, соображая. Вдруг резко поворачивается, хватает монаха за уши, заглядывает в глаза:
— Что ты сказал?! Монах пялится ошалело:
— Что? Спину потри, сказал... Грязь смой!
— Нет! Бобровка! Бобровка не сгорела бы?!
Взгляд монаха постепенно превращается в насмешливый, но и удивленный в то же время:
— Мить! Ты у меня блаженный, что ли? Истинный Христос! То на сажень под землей видишь, татар побеждаешь! А где как ребенок несмышленый! Аль притворяешься? Али Плутархоса позабыл?
Дмитрий бросает монаховы уши, разворачивает его к себе спиной и начинает ожесточенно тереть, брызгая туда и сюда водой, отчего монах поминутно мерзко, по-поросячьи взвизгивает.
Дмитрию вспоминается самое первое свое самостоятельное умозаключение: «Алешка посмеется! А откуда он узнает? Сам расскажешь. А зачем? Зачем рассказывать?»
В голове крутится: «Значит, это монах! Устроил и уверен, что я догадался! Да он ведь тебя предупредил! А ты, сопляк, не допер. Значит, теперь-то хоть недалекость свою спрячь! Пока не поздно... И больше ушами не хлопай. Однако силен отец Ипат! Жестоко. Но как иначе их заставить? Ведь это Александр всю добычу взял и сжег к чертовой матери, чтобы дальше спокойно идти»...
Обработав монаха так, что сам согрелся, даже вроде вспотел, Дмитрий выскочил на берег, разулся, сбросил одежду и, разбежавшись, плюхнулся в воду.
— Ухх! Нормальненько! — стрелой вылетел из речки, схватил рубаху, сунул ее монаху, и теперь тот начал трудиться над князем.
— Думаешь, теперь поедут? — равнодушно интересуется Дмитрий.
— А куда им деваться? — удовлетворенно урчит Ипатий, — Пойдем, обсушимся, бражки хлопнем, поговорим. Ты им только тут ничего не обещай.
Обещай — там! Ты уходишь, тут хозяин другой будет, неизвестно какой, кто, а там с тобой все будет как было, и помощь соответственно...