— А кого?
— Ну... антихриста...
— Так ведь — небесный! Не может быть не ЕГО. Антихрист из-под земли загремит.
— Хм, пожалуй... — Дед смущается, думает про себя: «У него все по полочкам разложено, и сомнений никаких, а я, старый...»
— Ну ладно. Но ведь пока гром не прогремит, ты прятаться не побежишь?
— Нет.
— Так вот и мне гром небесный пока не возвестил. Потому и тебе не говорю ничего.
Долгое молчание.
— Понял ли, отрок, уразумел ли?
— Уразумел... — опять долгое молчание, потом, — ...значит «мочало»...
— Что значит — «мочало»?
— Мне отец Ипат все втолковывал: если человек на шаг вперед не видит, значит, так себе, «мочало».
— Как на шаг вперед?
— Да так... ты такой... знаешь все. И зверя отпугиваешь, и кровь останавливаешь, и слышать умеешь, и всяко умеешь... А вперед, стало быть, заглянуть не можешь... Значит... — мальчик очень по-взрослому грустно вздыхает.
И тут дед Иван (первый раз за много лет — и так искренне!) вскинулся и возмутился, и впервые за всю свою праведную жизнь в лесу забыл себя:
— Да ты понимаешь ли, отрок, что это — видеть на шаг вперед?! Ведь это дар Божий! Ведь это ЕГО мысли знать надо, это тебе не травы, не звери, не голосок твой слабенький среди щебета птичьего!..
— А отец Ипат мог...
— Что?! Да ты знаешь, какой он грешник?! Да он не только грешник, он... — дед даже руками замахал, а Митя удивленно уставился: что это с дедом?
— Да чтоб ЕГО мысли постичь, не просто жить праведно надо, а святым стать, а ты...
— А отец Ипат мне раза три предсказал, что будет.
— Так не его это заслуга, а дья... — дед осекся, затряс головой и сел на лавку. Он вдруг понял, что сейчас тут сидит меж ними дьявол и искушает его (ведь не дитя же неопытное ему искушать!), именно его, а он не выдержал этого искушения, простенького, бесхитростного! Ай-яй-яй! Ослаб ты в одиночестве-то, занесся в гордыне, отвык от страстей людских и теперь оказался перед ними беспомощным, слабей ребенка... Перед ними, а значит — пред дьяволом. И Ипату подсказал, конечно, дьявол! Ну а ты?! Если ты помогаешь Ипатию, то помогаешь дьяволу! И этот агнец, пред тобой сидящий, не агнец, а исчадие ада! Конечно! Как же я сразу-то?.. И взгляд его, и память невозможная, и ловкость... А разговор! А вопросы эти! Мечен, мечен он дьяволом! И твоя миссия, ниспосылаемая Богом, теперь ясна...
И дед взглянул на ребенка без трепета и все решил про себя: отроку сему отсюда отлучиться НЕМОЖНО. Здесь жить можно, но уйти отсюда — нельзя!
* * *
На болото опустилась ясная, тихая, морозная ночь. Звезды прыгали и кувыркались в студеном небе. Луна сияла так, что тени от деревьев на снегу казались черными. Тесины на крыше то и дело бабахали с сухим подтреском, лопаясь от мороза.
Дед Иван, напоив, как обычно, мальчика на ночь козьим молоком, уложил его на лавке, укрыл одеялом, а сверху еще полушубком, и когда тот мерно засопел носом, отошел, уселся прямо на пол перед дотлевающими в печи углями и долго сидел, укрепляя себя и размышляя, как осуществить открывшееся ему вдруг сегодня. Но в голове было нестроение, а в душе тоска. Дед решил посоветоваться с НИМ и встал на колени перед мерцающей в углу лампадкой. Стал молиться, прося ЕГО научить и укрепить в необычном и страшном деле.
Но мысли не хотели сосредоточиться на молитве, вились вокруг давешнего с мальчиком разговора.
«Что ему мог предсказать этот бродяга?! Наплел чего-нибудь, заранее известное, удивил — что дитю малому надобно? Так что, может, и нет тут никакого дьявола? Ты сам-то ведь удивлял, и без всякого дьявола...»
Тут на крыше оглушительно грохнуло, дед вздрогнул и вскочил на ноги.
«Нет! Не обошлось тут без антихриста! Но не в монахе он был и не в ребенке, а тут, рядом с ним самим, ему нашептывал, и сейчас нашептывает! Ему! Только ему! Как он сразу не догадался, не ощутил, что поддается дьяволу?! Слаб, слаб стал... Действительно чокнулся от старости и одиночества. Может, и вправду, нельзя от людей убегать?..
Ведь это ж в какую голову такое забредет: дитя, сироту, создание Божье — и загубить! Чего ради?! Что тебе почудилось?
Ведь это дьяволу отрок сей дорогу перешел! Вот он и мечется, и лютует! Подбивает злых, соблазняет слабых! Чтобы не дали отроку подняться, окрепнуть.
Господи! Велика сила твоя! Неизмерима мудрость твоя! Благодарю тебя, Боже великий и справедливый, — надоумил ты неразумного раба своего!»
Дед упал ниц перед иконой и долго, истово молился.
Луна, совершив часть своего ночного пути, проткнула своими лучами тонко выделанный бычий пузырь на окне, протянула светлую дорожку к лавке, где по-прежнему ровно, громко сопел Митя.
Старик поднялся с пола, перекрестился еще раз на икону, подошел к Мите, опустился возле на колени, поправил съехавший полушубок.