— О-о! Да-а! Если встреченное нами войско не имеет агрессивных намерений, безусловно да! То есть — нет! Не откажется! — послы, несколько зарапортовавшись, смутились.
— Могу вас заверить — не имеет! — Казимир прихлопнул ладонями по подлокотникам трона и склонил голову, показывая послам, что прием окончен.
* * *
— Ну как, дядя Митя, тебе моя кампания?
— Как всегда, — Любарт улыбается грустно, — блестяще!
— А чего невесел как будто?
— Оттого и невесел... Кто мне такое еще сможет сотворить?
— Э-э! Теперь это, пожалуй, не скоро понадобится. От Казимира ты надолго отделался.
— Материально — да. А морально? Если бы со мной такую шутку сыграли... Как сопляка последнего провели, да еще с претензиями. Да я бы лоб расшиб, душу дьяволу прозакладывал, лишь бы отомстить за такое.
— В самом деле? Хм!.. Тогда, может, и не стоило так?
— Нет уж! Стоило! Ладно, посмотрим. Как Митька мой?
— Ничего, шустрый. Пока хочет много, а может мало. Не соразмеряет. Вот за этим в нем ты последи. А так... Советов полезных мне насыпал!.. Когда мы назад уходили, выбирали дорогу. Много мнений было, каждый свое... Он встал и говорит: «Ты, князь, других поменьше слушай, а иди вот так»...
Посмеялись. Но все равно не весело.
— Ну что уперся, старый баран! Говорю ему: полководца теряешь! А он: у меня полководцев — воз! Говорю: пожалеешь — поздно будет! Он мне: я когда-нибудь о чем-нибудь жалел? Говорю: а если он у тебя на пути встанет, да тебе же и в лоб?! Он только тыквой помотал: не встанет!
— Когда это ты с ним так? — Дмитрий удивился юному пылу Любарта.
— Когда ты в Польше геройствовал.
— А зачем ездил?
— Специально.
— Специально?! — Дмитрий был польщен, и удивлен. — Ну что ты, дядь Мить, брата своего не знаешь? Да и так бы не стоило...
— А что, если б он тебе Новогрудок отдал, не остался бы?
— Ведь не отдал... Да я уже и настроился, все для себя решил. Тут я вечно бы у Олгерда под ногами путался. Ни ему развернуться, ни мне подняться. А там князь молодой. Один. Татары опять же...
— Думаешь, там своих воевод мало?
— Не мало. Но каких? Вот и потягаемся. А меня там на седьмых ролях держать не смогут. Хотя бы по законам и обычаям — зять!
— Не знаю, как тягаться будешь. Никогда Москва оружием не гремела. Тем более на татар. Русские только меж собой собачиться мастера. А на серьезного противника у Москвы как будто и меча нет, только хитрость, да мошна.
— Все это до поры. Только вертеться, да откупаться без конца не получится. Они это тоже, наверное, понимают. Настанет и для них момент за меч взяться. И думаю — очень скоро.
— Ну дай тебе Бог, Дмитрий! Дай тебе Бог!
— Спасибо на добром слове! А как насчет Ефима? Не забыл?
— А-а! Ведь забыл! Ради Бога! Отпускаю! Забирай! Заслужил!
* * *
В конце ноября 1365-го года, когда твердо встали реки, и по ним установился легкий, малозаснеженный путь, князь Дмитрий Кориатович (а по-русски — Михайлович), прозвищем Бобренок (или теперь уже солиднее — Боброк), набрав чуть более двух сотен молодых храбрецов, пожелавших поискать счастья с удачливым воеводой, сопровождаемый крепким обозом под управой бывшего луцкого тиуна Ефима Васильевича, покинул Волынь и отправился в Москву.
Впереди была новая жизнь, новые дела, масштаба которых он не мог себе представить. Впереди были Скорнищева балка и Вожа, которые сами по себе уже могли обессмертить его имя. Впереди было деяние, выпадающее полководцу только один раз в тысячу лет — Куликово Поле.
Впереди была МОСКВА.