Известили скорей Кориата. Тот примчался, как безумный, кинулся к сыну, чуть не задушил в объятиях, велел служить благодарственный молебен в церкви, языческим волхвам — принести жертвы Перкунасу, а для народа закатил такое угощение, что его вспоминали и через десятки лет, а потом это превратилось в легенду «о том, как князь Корьяд сына оживил».
Кориат долго о чем-то толковал с монахом, выпытывал, конечно, но что ему открыл монах — неизвестно, да и не важно, наверное, если это ни веселья не убавило князю, ни течения жизни «бобров» никак не изменило.
Это течение жизни постепенно, после тяжкого поражения на Стреве, после потерь и ран, возвращалось в спокойное русло. Бобер выздоравливал, затягивались раны у всех, кто потерпел, отплакали по невернувшимся.
Накатила весна, половодье обрезало дороги. А лишь схлынула вода, не успели осмотреться — Олгерд опять потащил литвин на Орден. Кориата опять не взял (далеко вперед заглядывал!), а остальных всех собрал, и Любарта, разумеется, тоже. Бобер идти не мог: одна рука не срослась, другая на перевязи, — пошел полк без него, под Вингольдовой командой.
Началось все здорово. Немцы были захвачены врасплох, не думали, что после столь жестокого поражения литвины так быстро оклемаются. Наспех собранные отряды рыцарей Олгерд разбил, страшно разорил земли Ордена и, даже не пытаясь как-то угрожать неприступному Мальборку, пошел назад, увозя огромную добычу. И потерял бдительность, расслабился. Рыцари застигли его тоже врасплох, уже на самых границах, навалились огромным числом. Чтобы спасти войско, пришлось отступать, почти бежать, а потому бросить обозы. Войско было спасено, но вся добыча потеряна. Немцы, отбив столько добра, прекратили преследование, завернулись и ушли, и в делах с Орденом опять установилась зыбкая неизвестность, и опять Кориат наладился в Мальборк.
Немцы пока затихли, но ободренные литовскими неудачами, полезли другие. Как на южных рубежах отмахивались от венгров и татар старшие Кориатовичи, Любарту было недосуг вникать — от своих бы отбояриться. Эти «свои» были давние, вечные свои — поляки. К этому лету они помирились и с Орденом, и с хунгарами, теперь им не мешал никто. А Литва вот она, ослабевшая после побоища на Стреве, — бери ее голыми руками.
За лето поляки вытеснили литвин из Холма, из Белза и, наконец, захватили Владимир. У Любарта остался только Луцк.
Едва оправившийся от ран Бобер собрал всех, кого можно, и увел защищать последнюю опору Любарта.
В Бобровке остались старики, калеки, женщины, дети. Распоряжаться Бобер поручил монаху, оставив ему двадцать еще не оправившихся от ран дружинников.
Дела были плохи. Хотя Бобровка и стояла в глуши, и была в стороне от главной дороги на Луцк, если бы поляки попытались обойти Луцк с севера, отрезать его от остальной Литвы, вполне возможно, Бобровка попалась бы на дороге.
Монах повздыхал и принялся за дело. Всем взрослым запретил отлучаться далеко на охоту и рыбную ловлю. Велел все имеющиеся в наличии луки и самострелы собрать в кузнице и проверить, запасти стрел. Деду Ивану, переселившемуся к этому времени в Бобровку, поручил приготовиться к лечению раненых.
Из подростков организовал разведку. Дорога в Бобровку вообще была одна — по направлению в Луцк. Остальные — тропы, где утоптанней и шире, где чуть заметные. На пяти наиболее опасных, ну и на дороге, конечно, мальчишки разместились заставами, готовые в случае чего дымами дать знать. Им очень понравилось это поручение, все по-взрослому, серьезно, и игра — аж дух захватывает.
Но вдруг игра кончилась. Ясным июльским утром по западней тропе встали дымы.
* * *
Когда сторожа прискакали с вестями, «войско» отца Ипатия было готово — только на конь сесть. Мальчишки сообщили, что идет отряд сабель в двести и что по поведению поляков не видно, чтобы они особенно беспокоились, хотя дымы заметили сразу. Видимо, знают, что войск нет, и, значит, дымы лишь дают знак разбегаться и прятаться.
— До чего никудышный народ, — сплюнул монах, — сколько спеси! Будто только они люди. Ладно, — он возвысил голос, — едем к Волчьему логу, там все с седел долой и коней к озеру. С Богом!
И неказистый отряд Ипатия тронулся в поход. Он насчитывал немногим более полутораста человек. Восемнадцать мальчишек-разведчииов, среди них и Алешка, двадцать шесть еще не оправившихся от ран дружинников, остальные — старые, либо покалеченные, рыбаки и охотники, не способные уже к боевому походу.