В неподвижности мужик оставался недолго, а заворочавшись, стал подвывать, как побитый пес, завалился на бок, потом на спину, опять на брюхо, встал на четвереньки и начал хватать снег ртом, потом умываться, потом, прямо на коленях стоя, долго-долго мочился, все время тихо поскуливая.
«Господи! Да что ж это с ним? Рехнулся!» — все недоумевал стражник. Когда же мужик, натерев морду снегом, схватил свою рухлядь и напялил на себя, стражник совсем ополоумел. Рухлядь оказалась знакомой собольей шубой, а мужик, значит... Князь! — вслух выдохнул стражник, но того уже след простыл.
* * *
Рано разбуженное рязанское войско привычно и споро готовилось выступать, а князь, сегодня почему-то в одиночестве, завтракал у себя в светелке. Тимоха заскочил к нему за указаниями:
— Князь! Каких мне... — и поперхнулся, и раскрыл рот.
— Чего ты? — недоуменно поднял голову Олег.
— Да ты здоров ли, князь, — пришибленно прошептал Тимоха, — лица на тебе нет. — Он понял, что пришлось перенести за эту ночь князю, и не на шутку за него испугался.
— Что, страшно? — князь гоготнул (Тимоха только мотнул головой). — Да, брат, помочалили меня нынче. Под конец уж думал — живым не уйду! А сбежать — стыдно! Ну и бабенка! Она ведьма, точно ведьма. Хорошо, хоть до смерти не затрахала. Шкуру ей оставь — заслужила.
— Еще чего! Каждой шкуру оставлять — медведей в лесу не хватит. — Тимоха оправился от вчерашнего и вскипел на хозяйку, так взявшую за живое князя и так жестоко обошедшуюся с ним, Тимохой.
— Не каждой! — прикрикнул князь. — Оставь!
— Ладно, — Тимоха спрятал глаза (Хрен ей, сучке, а не шкуру!). — Так тебе каких коней готовить, какого в дорогу, какого в бой? Нынче ведь догнать москвичей собрались.
— В дорогу, пожалуй, никакого. В санях поеду. Вздремнуть часок надо. Глаз ведь не дала сомкнуть! Ну и бабенка... Да-а... А в бой Гнедка, как обычно.
Тимоха выкатился вон, а князь велел позвать хозяйку. Та долго не появлялась, а когда вошла, посмотрела гордо, высокомерно, даже как будто с обидой. Князь выскочил из-за стола, обнял, постеснявшись, однако, хвататься за вожделенную грудь:
— Хороша любовь твоя, Марьюшка! Хочу отблагодарить тебя чем-нибудь. Какие у тебя заботы?
Она дернула плечом:
— Мои заботы князьям не интересны. А таких любовей у тебя на каждом привале десяток.
— Что ж так плохо ты обо мне?.. А вот такой любви у меня никогда еще не было.
— Да-а уж... — Марья хмыкнула с еще большим недоверием.
— А вот и да. Только мне по гордости твоей и предлагать-то как-то... боязно. Деньги тебе за постой тиун хорошие отдаст, тут уж ты не откажешься. А вот от меня... Хоть колечко возьми. Выбери, тут плохих нет, — Олег потянулся за шкатулкой, но Марья решительно мотнула головой:
— Колечко. Муж увидит, спросит. Что отвечу?
— Так у тебя муж? (Тимоха шепнул вчера, что мужа нет!) А где ж он?
— В Орде. С караваном.
— Он что, купец?
— Купец. Только тяжко ему. Пока через пять княжеств товар протянешь, на пошлины весь изойдешь. Ты, уж если угодить хочешь, дай мужу грамоту на беспошлинную торговлю. Вот это подарок будет. Княжеский.
— А про грамоту муж не спросит?
— Спросит. Только грамота — не колечко, можно и стерпеть. Он хитрый. К тому же от любви моей устал давно.
— Да уж, любовь твоя... — князь крякнул, передернул плечами, — не каждому по плечу. Но знаешь, грамота — это долго. Сочинять, писать. У меня дьяк этим занимается, его нет сейчас, а нам выступать,.. Давай, я через пару дней вернусь, тогда и напишу.
— Хха! — Марья скривилась так, что левый зрачок ее уехал вовсе куда-то в угол глаза. — Вот и вся любовь. Завтра, да потом. А потом ищи тебя, как ветра в поле. Ладно уж, обойдусь. По бедности вашей.
— Что?!! — князь взревел как медведь и взвился, словно ему шило воткнули в задницу. И эта стерва тоже упрекала его в бедности! Но Марья ничуть не испугалась:
— Слуга твой малохольный шкуру вон, и ту утром уволок. А уж грамота...
— Что?!!! — еще громче рявкнул князь. Марья дернула плечом и исчезла.
— Тимоха! — Олег гаркнул так, что во дворе вздрогнули и переступили кони. Тимоха возник с испуганно вытаращенными глазами. Князь подскочил, схватил левой рукой за грудки, затрещали нитки, посыпались крючки.
— Ты зачем, поганец, шкуру уволок?! Как ты князя посмел позорить, мерзавец! Убью!!! — и отшвырнул его к стене. Лавка подсекла Тимоху под коленки, он упал на нее, больно и громко стукнувшись затылком об стену. Скривился плаксиво, заканючил:
— Ну что ты, князь, я ж как обычно... я ж не успел, когда ты... откуда ж мне было знать?..
Но князь его не слышал, а продолжал орать как глухому: