* * *
Уже на следующий день о победе узнал митрополит. И Москва возликовала. После стольких невзгод, литовских разорений, бесконечных полууспешных, полупустых войн с Тверью наконец-то настоящая победа! И какая! И над кем!
Над городом плыл колокольный звон. Народ на торжище пил, плясал, куролесил, куражился — праздновал. А Алексий, который уже раз читал (на сей раз вслух, боярам) Боброво донесение и ломал голову — что делать с Рязанью, как теперь быть?
Бояр в Москве осталось мало, большинство находилось при князе, но главные, кто отвечали за московскую политику, были тут: тысяцкий Василий Василич с братом Тимофеем и старшим сыном Иваном, Родион Квашня, казначей Петр Добрынский. Да к тому же позавчера, как по заказу, вернулось с невестой князь-Владимира посольство из Литвы. Так что и Данило Феофаныч (к большому удовлетворению митрополита) сидел здесь, под князем Владимиром. Оба они имели вид утомленный, но и более всех возбужденный.
— Я вас собрал, братие, думать и решать дело очень важное, очень трудное. Все вы уже знаете про Боброву победу — вон какой звон на Москве стоит. Но нам от этой радости надо отвлечься. Тяжко проигрывать войны, но всегда понятно, что делать. А вот после выигрыша что делать — всегда неясно. Всегда много есть, за что хвататься, а промахнуться боязно. Нельзя! Потому и не хочу я один решать, да и не могу. Вот послушайте.
«Отче Алексий, князь Волынский челом тебе бьет и просит благословения. А еще просит немедленно довести Великому князю, что бесчестный князь рязанский наголову разбит и бежал с малою дружиной. Все войско рязанское у меня в полоне. Я же иду на Переяславль Рязанский. Думаю, что город сдадут, но что мне с ним делать и как вообще дальше быть, ума не приложу и прошу совета и указаний. Думаю, что сажать наместника смысла нет, он не усидит, надо договариваться с князем о мире. Но князя тоже нет и вряд ли он скоро отыщется. Так что еще раз прошу указания. И как можно скорее». Вот так, братие. Как можно скорее. И я с ним согласен. Посадить наместника? Это будет означать, что Великое княжество Рязанское стало московским уделом, перестало существовать. Здорово бы, конечно! Но не по зубам пока кусок. Это мощнейшее княжество, там свой уклад, свои князья, сложившийся порядок наследования. Там, наконец, народ воинственный и независимый, преданный своему князю. И действия наши покажутся бандитским захватом. А другие княжества как всхомянутся! Тверь в первую очередь. Скажут: теперь наш черед. И объединяться, чего доброго начнут. Против Москвы.
— Да нет, наместника, конечно, нельзя, — вздохнул Василий Василич, — кто спорит. Но кого?
И тут Владимир, сидевший сейчас на Бобровом месте, преодолевая робость и сильно покраснев, подал голос:
— А нельзя друга нашего пронского попросить?
— Какого там еще дру... — начал досадливо морщиться Василий Василич, но вдруг ошалело уставился на Владимира через стол и не договорил слова, — Князь-Владимира?! — и рывком к митрополиту: — А?!!
Митрополит не изменил позы, молчал, но и в его глазах появилось что-то веселое. Он по своему обычаю стал похлопывать ладонью по ручке креслица:
— А что ж... Над этим стоит помыслить.
— Стоит, отче, стоит, — поддакнул Феофаныч, — тем более, что другого-то, пожалуй, ничего и не отыщешь.
— А он согласится? — спросил осторожный Добрынс-кий. — Он с Олегом вместе не сбежал?
— Не может такого быть! — горячо вскрикнул Владимир и опять покраснел и замолчал.
— Не должно, — проворчал Квашня, — Тебе, чай, лучше всех известно, сколько мы на него денег потратили.
— Немало, — усмехнулся казначей.
* * *
Московское войско, подошедшее к Переяславлю Рязанскому, не выказало никаких враждебных намерений. Город, конечно, был жалок: посады брошены, хотя не сожжены, народу на стенах кремля совсем не густо, да и те вида вовсе не военного — бери все голыми руками. Но москвичи не только к стенам не подступили, но и посады грабить не кинулись. Встали лагерем в некотором отдалении, выслали к стенам парламентеров. Кричали насчет переговоров с князем. Просили выйти для разговора или послов принять. Со стен отвечали, что князя в городе нет, пусть ищут его в другом месте. Но москвичи продолжали настаивать, упирая на то, что рязанцы должны позаботиться о пленных, особенно раненых, что война кончена, все рязанское войско в плену и нечего ерепениться, тем более если князь Олег сбежал и вас бросил.
Чтобы уговорить рязанцев открыть ворота, понадобилось два дня. В конце концов те согласились. Им, впрочем, деваться было некуда — избавление не светило ниоткуда. Как только главное было преодолено, то есть открыты ворота, сразу все стало разрешаться быстро и как бы само собой. Рязанцы увидели — подлости нет. Не грабят и не насилуют. Москвичи сбросили с плеч долой главную тяжесть — раненых. И с властью получилось для рязанцев не обидно, появился Владимир Пронский, свой, не Москвой навязанный, хоть он им и друг, но все же... Правда, многомудрый Епифан (он почему-то оказался в городе) сразу же завел разговор об освобождении пленных, установлении «вечного» мира по старине и прочее. Даже о Лопасне речи повел, туманно формулируя ее принадлежность Рязани. Пораженный такой наглостью Бобер, глянув на него в упор, отчего у боярина мурашки побежали от ушей по спине до самой задницы, отрубил с любезной улыбкой: