Мы идём по аллее.
Я стараюсь не оглядываться на Луну, где сидит в бронированном каземате долговязый вулканолог, вернувшийся, наверное, в свою лабораторию.
Я чувствую себя эгоистом. В то же время радость заливает мне грудь.
— А он ничего, этот Борис, — говорю я.
— Ничего? — возмущается Наташа. — Отличный товарищ!
— А ты не собираешься… на Луну?
— Завтра, — сообщает Наташа, — завтра вылетаю.
— Опасная работа?
— Видишь ли. Тебе я должна сказать всё! На Луне, сам понимаешь, нет таких устройств, какие ты видел у Везувия. Всё приходится делать самим. Мне предстоит спуститься в кратер.
— Лава? Температура?
— Там — газы. Скафандры, разумеется, самой совершенной конструкции. И лёгкость передвижения тоже в мою пользу. Но много неизведанного.
— А Борис?
— Он дублёр: будет дежурить наверху. Дублёр придёт на помощь, разумеется, если успеет. Но спуск совершается поодиночке. Там иначе нельзя.
«Борис, конечно, надёжный парень. Но что он может при такой технике? — думаю я. — Неуютно на Луне. Отсталый участок».
— А ты, — спрашивает вдруг Наташа с беспокойством. — Этот ваш эксперимент?
Я смеюсь. Наш эксперимент! Мы просто запишем некоторые токи человеческого мозга, возникающие при крайних напряжениях в организме, при резкой перемене условий, например при неожиданной аварии. Исследование пригодится для тренировки тех, кто будет изучать другие планеты. Мы разрабатывали аппаратуру для записи и напросились испытать её впервые на нас. Никто из испытываемых не знает, что именно произойдёт с ним. «Потерпевших», конечно, будут спасать по всем правилам современной техники.
— Ты всё-таки поосторожнее, — говорит она.
Я смеюсь. Потом целую её.
— Знаешь, что я придумал? Возьми с собой на Луну робота. Ну, гида с Везувия. Испытанный телохранитель! Хромает немножко, но ведь на Луне притяжение гораздо меньше.
— Даже лучше, что хромает, — говорит Наташа. — Он-то уж не увлечётся прыжками… Как же про него все забыли?! Списали в гиды — и из памяти вон. Ведь сейчас таких телохранителей уже не выпускают, — добавляет она. — На Земле давно обходятся без них. На Луне, конечно, другое дело…
— Ему даже не нужен лунный скафандр, — горячо подхватываю я. — Чуть что не так, он сразу просигнализирует.
— По вулканам он полазил, — соглашается Наташа. — Лучшего не сделают и через месяц даже по специальному заказу.
Я очень рад. Этому металлическому Дон-Кихоту на старости лет будет, наконец, подходящая работёнка: почище, чем на Талиабу.
Луна поднялась и светит во весь свой диск.
Я с надеждой гляжу на Луну.
Впрочем, судя по произведениям поэтов, у меня были предшественники.
На восьмом километре
Гордон захлопнул дверцу кабины и вопросительно взглянул на Кашкина. Широкое лицо того расплылось ещё шире.
«Валяй», — говорила его улыбка.
Гордон повернул ключ стартёра. Взвыли моторы, и вихрелёт, поднимая огромные клубы пыли, оторвался от земли.
Они откинулись в своих сиденьях друг против друга, как в гондоле фуникулёра. Вихрелёт шёл по крутой наклонной линии, нацеленной на мачту, установленную где-то у вершины восьмитысячника. Далёкие белые зубцы были отчётливо видны в обзорное окно на фоне столь же далёкого голубого неба.
— Поехали, — с удовольствием произнёс Кашкин.
Гордон промолчал.
Но Кашкин не мог молчать.
— Месяц испытаний — и в книжке ещё один зачёт. На восемь километров ближе к Луне. Не правда ли, напоминает настольную игру «Вверх-вниз»? Попадёшь на несчастливую клеточку — и начинай сначала, а то и другую профессию выбирай.
Гордон пожал плечами.
«Раз это необходимо, то о чём говорить», — перевёл Кашкин. Он вздохнул.
Гордон уставился в окно с таким каменным, упрямым выражением, что не могло оставаться сомнений: он-то все испытания выдержит, сколько их там ни будет.
В окне проплывали горные хребты, похожие на сросшихся и окаменелых ящеров. Между ними зеленели долины, на пологом склоне паслись овцы мирный и очень земной пейзаж.
На высоте пяти километров задул ветер: машину стало раскачивать. Вихрелёт шёл по прямой линии вдоль невидимого радиолуча, иногда повисая над пропастью, а иногда приближаясь к обледенелому выступу горы. На одном участке они попали в метель. Всё вокруг заволокло, белые сумерки перешли в ночь; в кабине зажглась лампочка.
Потом сразу посветлело. Ещё минута — и солнце ворвалось в кабину. Даже на лице Гордона заиграла улыбка, а впрочем, такое впечатление мог создать просто солнечный блик.