Во всяком случае, Голубев клюнул на крючок, если то был крючок.
— Никто их не организовывал, эти домашние рестораны, — начал он объяснять. — Наоборот, скорее, можно сказать, что организовывали дело так, что в них с течением времени отпадала необходимость. — Вундеркинд изобразил недоверчивость на своём лице. — Это исторически… Ну не всегда же умели хранить продукты свежими сколько угодно времени, а высокочастотные печи, жарящие вам бифштекс с сохранением всех питательных свойств мяса за несколько секунд, ещё… — Он растерянно посмотрел на Вундеркинда, на лице которого читалось тупое непонимание. — И автоматизация не достигла… Потом сама организация общества…
Я всегда считал Вундеркинда артистом по части мимики. Я не хочу нисколько умалять его достоинств скрипача-виртуоза. Но он мог бы сниматься в фильмах, особенно в комических. Может быть, я ещё как-нибудь подобью его на подобную авантюру. Сейчас он так мучительно морщил лоб, словно слушал пришельца из инозвёздного мира.
На Голубева стало просто жалко глядеть.
— Вообще, еда для человека, отдельного человека, представляла целую проблему, пока… — пытался он ещё что-то втолковывать упавшим голосом, в котором уже чувствовались нотки отчаяния.
Но тут вмешался Колзин.
— Мы не в лектории. — Он поморщился. Колзин терпеть не мог, когда при нём излагается всем известное. — Вот еда, — он показал на яичницу, появившуюся, как Афродита из пены, в благоухании свежего горячего масла, на сверкающей, как солнце, сковородке. — Решим эту проблему. На современном уровне.
Ему не терпелось узнать, что за выигрыш окажется в лотерее под № 103.
Я забрал яичницу. Вундеркинду ещё раньше подали бифштекс. Голубев принялся за свою жареную картошку. Коронное блюдо явилось последним — гречневая каша с напиханными туда маленькими овальными штучками, которые я принял сначала за сливы, но оказались они чем-то вроде маленьких котлет. Колзин выглядел несколько разочарованным. Но не ожидал же он, что ему подадут хобот слона или соловьиные языки!
— Если обратиться к литературе, — заметил я, поглощая свою глазунью, отлично приготовленную, к слову сказать, — то нетрудно заметить, что раньше в романах и повестях гораздо больше внимания уделяли еде — во всех сложностях её приготовления, подачи и поглощения, — чем теперь. Сейчас об этом пишут главным образом в научных трудах, а в художественной литературе…
Но Колзин, клевавший свою кашу с мини-котлетками с видом воробья, набредшего на что-то незнакомое, не дал мне закончить мысль. Он почему-то считал, что в разговоре о старой литературе ведущая роль должна принадлежать ему, и до смешного ревниво относился к проявлению всякой посторонней инициативы в этом вопросе. (Глядя на этого, вероятно, самого, в сущности, серьёзного, среди нас человека, я иногда ловил себя на мысли, что многие люди, должно быть, долго ещё будут сохранять некоторую детскость в душе, несмотря на всю приобретаемую с годами и веками мудрость.)
— Старая литература… — многозначительно сказал он и даже поднял палец. — А знаете ли вы, каким представляла себе эта литература мир, в котором мы с вами живём? Не вся, конечно. А та её ветвь, которая называется фантастикой.
Мы молчали. Мяч, если прибегать к спортивной терминологии, повёл Колзин. Теперь надо было ждать, где он начнёт свой розыгрыш.
— Так вот, — Колзин усмехнулся. — Наш мир — это мир роботов.
— Кого? — не моргнув глазом, задал вопрос Вундеркинд.
— Кого или чего — это тоже вопрос. Но, в общем, роботов. На каждого человека по нескольку штук.
— А что такое роботы?
— Такие искусственные человеки.
— А зачем? Разве мало населения без них?
— Они должны были обслуживать настоящих людей.
— Как обслуживать?
Вундеркинд мог задавать вопросы без конца, и притом с самым невинным видом.
— Ну, работать на фабриках и заводах. Подавать нам с вами еду. Готовить её. Содержать в порядке жилища. Быть прислугой, если вам понятно, что это такое.
— Кто писал такие романы?
— Фантасты. Не все, правда, но довольно многие. А в некоторых романах людям вообще не предоставлялось никакого дела. Можете вообразить?
Вундеркинд с минуту изображал на своей физиономии размышление.
— Эти авторы жили в рабовладельческом обществе? — осведомился он.
И, не дожидаясь ответа, вывел своё заключение: