А что же третий дебютант? Ему судьба уготовила место где-то между Охотниковым и Гуревичем. Первые десять лет — работа в жёстком русле «ближнего прицела». Герои сталкиваются с чем-то, что оказывается а) неким явлением природы, которое нужно поставить на службы советскому народу; б) новым изобретением, которое в скором времени будет верой и правдой служить советскому народу. Закалившись в борьбе с ретроградами, карьеристами и просто недальновидными гражданами (а иногда и одолев одного-двух шпионов), герои к концу рассказа-повести-романа обязательно побеждали, внедряли, запускали. Если позволял объём, находилось немного места и для личной жизни с поцелуем в финальных строках. Ещё, если действие разворачивалось в западной стране, полагалось, чтобы изобретение делал прогрессивный, но наивный учёный, а отбирали изобретение глупые, но сильные капиталисты. С небольшими вариациями этот способ успешно использовали десятки авторов — от известных до ныне забытых — но Сапарин никогда не писал памфлетов. Шпионы в ранних рассказах Сапарина, правда, пару раз мелькнули, не без греха, а вот, скажем любовные переживания — за ненадобностью — на страницы не попали. И о спорных дисциплинах, вроде телекинеза, телепатии, путешествиях во времени и прочем аналогичном, тоже не писал. Он словно доказывал: я пишу только о том, в чём разбираюсь. Только о том, что осуществимо.
Время действия сапаринских рассказов той поры — сегодняшний день или, в крайнем случае, завтрашний. И герои решают, в общем-то, совсем не фантастические задачи: как добыть побольше руды для страны, разрушенной войной, как быстрее и дешевле строить дома. Фантазия Сапарина настолько приземлена, что в ином случае не сразу и поймёшь — а в чём же она заключается? Вот молодые учёные находят записи расстрелянного беляками геолога — и благодаря им открывают циркониевые место рождения на Дальнем Востоке («Однорогая жирафа»). Мы, знающие об Алагминском месторождении и крупных запасах циркония в Аяно-Майском районе Хабаровского края, эту историю воспринимаем как обычный рассказ — на самом же деле ко времени написания никакие месторождения ещё не были найдены. Или другой рассказ — «Испытание». Что с того, что в нём фигурирует катер с реактивным двигателем? На каждом шагу такое судно, конечно, не встретишь, но и в диковинки не запишешь— все рекорды скорости давно ставятся именно на ракетных катерах. Но в 1946 году об этом можно было только мечтать.
Написал — и невольно усмехнулся. Вот именно, что только об этом: сегодня найдут, завтра построят. Только и надо, что поставить пару реле, добавить рычагов, приладить некую радиосхемку и «будет людям счастье, счастье на века». Так считали многие. Так считал и Сапарин — и внёс свою заметную лепту в формирование фантастики «ближнего прицела», десять лет даже не пытаясь выйти за очерченные пределы. Его охотно печатали, одна за другой выходили книжки, реплики критиков были благожелательны.
И вдруг — пауза в два года — накануне и в год выхода «Туманности Андромеды». Никакой фантастики.
…Стало уже общим местом говорить о том, что «Туманность Андромеды» положила-де конец эпохе «ближнего прицела», оказала влияние на формирование новой школы, открыла дорогу новым именам. Всё так. Но было и ещё что-то. Не прикладное, но очень важное — и это что-то ясно увидел Сапарин, которому вроде бы было уютно на обжитом пятачке. «Туманность Андромеды», как ураган, смела туман с болота «ближнего прицела», открыла взору мир невероятно далёкого будущего — но который оказался, вопреки прогнозам критиков, намного нужнее читателю, чем мир «самоходных тракторов».
Был ли кризис? Не знаю. Может, и нет. Но вопрос выбора, наверняка, стоял. Можно ведь было продолжать писать о понятном и нужном, идти по проторённой колее — и печатали бы: ведь печатали же до 80-х годов Немцова с его чудо-аппаратами, ведь переиздавали же из года в год все возможные «полярные мечты» Казанцева! Но Сапарин сделал свой выбор. В 1958-м они буквально вломились в литературу; Г. Альтов («Икар и Дедал»), А. Днепров («Суэма», «Крабы идут по острову»), А. и Б. Стругацкие («Извне»), В. Журавлёва («Сквозь время»), те, кто определил, каким будет лицо фантастики в 60-х. И вместе с ними, заново, шагнул в реку фантастики Виктор Сапарин.