«Отсюда не видать, когда спадет жара...»
* * *
Отсюда не видать, когда спадет жара.
Пока передохнуть нам, видно, не пора,
наука летних чар свои разделы множит.
Зубри, абитуриент, с руки выпускника
электрику грозы, акустику ее же,
динамику дождя и статику цветка.
Сегодня, милый мой, судьба огнеопасна,
расширила зрачки, со спичками шаля.
Над ртутью на июль алхимия не властна,
но в аурум влюблен цыганский мёд шмеля.
Рули, дневной лихач, в мотель спеша за тенью,
где, вперив в солнцепек полубезумный зрак,
стоит рычащий пес полдневным привиденьем
полночного шоссе — раздавленных собак.
Жара влюбилась в зной иль крутит шашни он с ней,
и, пережив с трудом дневное вещество,
стоит ночной мираж на реках вавилонских,
попробуй не уснуть и различить его.
СКАЗОЧКА
Чуя грозовую тучку
идут маменьки за ручку
с Коленьками, пляж проведав,
или с Машеньками.
Всюду замки людоедов
с башенками.
Нынче тут кота не сыщешь,
псы их рвали по дворищам,
хворь растратила.
Бессапожны мчатся, босы
на газоновы покосы
молча затемно.
Стены замковы объяла
тьма заведомо.
А где мельница стояла,
нам неведомо,
дом сгорел, мука пропала;
сетку мелкую нахмуря
накомарника,
по ослиной лупят шкуре
два ударника.
И округой людоед привечается,
то в сугроб, а то в сморчка превращается,
то он мухою навозной в фортку просится,
то подростком узкозадым в «карте» носится.
Но в хибарке средь болот
с печкой, с нарами,
шепчут ивы, что живет
тетка старая,
а всего-то у нее и имущества,
что клюка со слабиной для могущества,
грядка в полтора шажка,
паутина с мизгирем, ковш с котомочкой
и два красных сапожка
для котеночка.
«Тут строятся розничным строем ударных бригад...»
* * *
Тут строятся розничным строем ударных бригад
фальшивомонетчик, начетчик, ответчик и лауреат.
Газонокосилка футбольное поле наводит — ох, воет! — на луг.
Вот разве зима принесет тишину, милый друг,
в снега упакует уродливых зданий несметную рать.
А нынче на страты чужих легионов ты взгляда не трать.
«Трактир при тракте подожгли...»
* * *
Трактир при тракте подожгли,
теперь тут зиждется в пыли
полупустой и сонный
шалман пристанционный.
В лавчонке рядом продают
гроздей полунезрелый брют,
а огурец там бешен,
на химии помешан.
Мой поезд не придет никак,
зато несется порожняк
за партией товара,
и я ему не пара.
«В курортной зоне бродят вертухаи...»
* * *
В курортной зоне бродят вертухаи,
начальничков от жизни сторожат.
Как высоки острожные заборы!
Еще таятся в летнем камуфляже
воспоминаний минные поля,
исходы белок и ежей незримы;
но музыка последние посты
с проигранных полей и рощ снимает,
луна играет в светомаскировку,
и маскхалаты шьют войска зимы.
«Коринфяне, сегодня Петр и Павел...»
* * *
Коринфяне, сегодня Петр и Павел, но в Тире и в Твери
всё норовим мы жить противу правил, что нам ни говори.
Теперь сними мужской наряд, Омфала, всем одиночествам, знать, лет по сто,
так много зноя, а любви так мало, что мы почти никто.
У воздуха подплавлен каждый ярус над незадачливым мирком вещей,
а мы плывем, раз поднят белый парус дневных ночей.
Плывем куда придется, как придется, в Саратов, в Сан-Хосе;
но, уроженцы или инородцы, неисправимы все.