В сон провалилась — vivo, presto, —
глаза бы не глядели,
в такое людное плохое место,
откуда поезд ходит раз в неделю
в день неназначенный, в час неурочный,
с платформы то ли первой, то ли пятой,
где мусор носит ветер беспорочный
по станции, на закутки разъятой,
и все бежит от рынка до барака
бродячая собака.
2. «Жизнь, едва смежу ресницы...»
* * *
Жизнь, едва смежу ресницы,
снова настает.
А тебе пускай приснится
говорящий кот,
Мелюзины с Берилюной
фаворит, и лун
баловень, ночной и юный
маленький баюн.
Он на полустанке энском
станции под стать
на каком-нибудь офенском
станет лепетать.
Позабыв первоисточник,
он поведать рад
с мурманчанского подстрочник
на удмурртский лад.
Отдавая дань фовизму,
в контрах с новизной,
кот намыл свою харизму
лапкой со слюной.
Консерватор от охоты,
он консервы чтит.
То поет, не глядя в ноты,
то чудьмя чудит.
Он вчера у старшей парки,
то ли сербки, то ль мадьярки,
немки или нестинарки
закатил клубок;
в рощицах кустов и кресел
он ни весел, ни невесел,
точно полубог.
В подтвержденье — роли? речи? —
в важной простоте
он исправно носит свечи
в полночь на хвосте.
Шерсть волшебная искрится,
катится пелот,
и тебе недаром снится
этот полиглот.
5. «Дай мне снотворного, тубиб...»
* * *
Дай мне снотворного, тубиб,
мне снятся войны,
тот, кто кричать «ура!» охрип,
тот, кто запытан и погиб,
то ядерного взрыва гриб,
то затяжного плена ад,
то наводящий автомат
ночной конвойный;
мне снятся улицы в дыму
все ночи кряду.
Дай провалиться мне во тьму
без киноряда.
6. «Есть в сновидческих странах оазисы рая...»
* * *
Есть в сновидческих странах оазисы рая,
гиперболы мира, метафоры мая,
символы духа,
не тронуто тленьем, дышит творенье,
серебряны, ввергнуты органы слуха
в поле зрения.
9. «Замок на меже...»
* * *
Замок на меже
между двух миров,
я еще вернусь
на твой звездный мост.
«В неудержимости всех перспектив во взорах...»
* * *
В неудержимости всех перспектив во взорах,
в нечеткой оптике оправ вечерних глаз
за мной полощется бумаг ненужный ворох,
одежек ветошка, вся рухлядь без прикрас.
Жучок безвременья в ночных шкафах гуляет,
пыль, образ космоса, шныряет по углам
полей причудливых Гилеи и Гуляя,
надел, поделенный пространством пополам.
Прощай, вещественность, большая безделушка,
в душевной слабости тебя мне все же жаль,
в щель межэтажную упавшая полушка,
издохшей молью траченая шаль.
Все отдаляется, покупки, посиделки,
ветшают гобелены болтовни,
осколками съедаются тарелки,
исчислены календарями дни.
Прости меня, немая область духа,
и ты, любовь, малютка, сирота,
за то, что ни пера тебе ни пуха
не оставляла злобная старуха
процентщица, скупая суета.
И не солгу, что больше я не буду,
поскольку быть и вправду не с руки.
Прощай, вещественность, я отслужила спуду,
раскаялась, сожгла черновики.
«Не стоится статуям на месте...»
* * *
Не стоится статуям на месте,
все-то снятся им шаги Командора,
мерещится каменная поступь.
А людям неуемным не спится,
они делят красную свитку,
молятся на цистерну с нефтью
да шутихи с воплями пускают.
Благоденствовать хотят, бедолаги.