В каком-то смысле либералы и евангельские христиане поступили нечестно, обвинив Сперджена в том, что из-за своего кальвинизма он покинул союз, так как последний не кривил душой, когда говорил, что протестует против новых вероучительных положений, принятых союзом 248. С другой стороны, те, кто расходился со Спердженом во взглядах, были правы, полагая, что его действия и мнения неразрывно связаны с его богословием. Поскольку он верил, что кальвинистское христианство — это библейское христианство, его критики считали, что именно по этой причине он с предубеждением относится к изменениям на религиозной сцене. И в этом они были правы. Богословские убеждения Сперджена влияли на его мировосприятие: «Быть кальвинистом — значит считать вечного Бога главой всего. Я на все смотрю сквозь призму божественной славы. Сначала я вижу Бога, а уж потом человека — далеко внизу. Мы слишком ценим Бога, чтобы угодить современному миру» 249.
Евангельские верующие, бывшие арминианами, воспринимали конфликт с высшим критицизмом просто как спор о второстепенных богословских вопросах, а не как битву с совершенно иным восприятием христианства. А Сперджен боролся с либералами не только потому, что считал, что они заблуждаются, а главным образом потому, что он понимал, что ошибочна вся сущность их учения. Сутью нового богословия было неверие в божественное откровение, а для Сперджена его «прогрессивность», научная обоснованность и интеллектуальность были всего лишь свидетельствами проявления гордости невозрожденных людей. Одним словом, он выступал против либерализма, потому что в центре этой системы стоял человек. Вместо того чтобы подчиниться Слову Божьему, либерализм призывал воспользоваться человеческой мудростью: «Новая вера ставит разум выше откровения, дает человеку право определять, что истинно, а что ложно. Высший критицизм осуждал всех и вся, а его наставники, не обладавшие никаким высшим знанием, упорствуя в неверии, показывают, что они не научены и не избраны Богом» 250.
Не многие арминиане во время конфликта с либерализмом, понимали, что происходит. Но Сперджен понимал. Он смотрел на ситуацию с точки зрения Бога, поэтому не может быть сомнения в том, что именно его богословские убеждения привели к тому, что под конец жизни он остался в одиночестве.
Евангельское христианство 70–80-х годов с его размытым и некальвинистским учением не только не смогло противостать высшему критицизму, скорее, оно даже сослужило ему добрую службу. Своим молчанием евангельские христиане оказали поддержку, например, доктору Джону Клиффорду, который объединился с теми, кто отрицал божественность Христа. Сделал он это потому, что верил, что евангельское христианство можно совместить с богословским либерализмом 251. Очень часто высший критицизм неосознанно поддерживали люди, которые верили в Писание. Мы уже отмечали ранее, что новое евангельское христианство проявляло безразличие к доктринам и историческим верованиям. Хотя проповедники были искренни и по-прежнему говорили о необходимости пережить обращение, они допускали давно известную ошибку деистов, воскрешенную высшим критицизмом, которые утверждали, что человек может быть христианином независимо от его богословских убеждений.
Слабым местом в служении Д. Муди было то, что он не осознавал этой опасности. Его простые проповеди, изобиловавшие жизненными историями, но полностью лишенные какого бы то ни было учения, очень хорошо воспринимались теми, кто считал, что Евангелие и новые критические воззрения вполне можно совместить. Либералы поняли, что они могут сотрудничать с Муди. Генри Драммонд, оказывавший благовестнику довольно сильную поддержку в Шотландии, хвалил Муди за его стиль проповеди:
«Никто из живущих сегодня не сделал так же много для того, чтобы объединить человека с человеком, чтобы разрушить все личностные и церковные барьеры, чтобы объединить в совместном поклонении и служении людей самых разных взглядов и убеждений… В отличие от многих других благовестников у Муди не было излюбленного богословского (или небогословского) конька. Он не верил ни в какие „измы“, не отстаивал какую-то одну доктрину и не нападал на какой-то один особый грех. Как никому другому, ему удалось сосредоточиться на самом главном деле» 252.