Ключ и в самом деле оказался на шее у Надежды Борисовны. Кроме него там на простых шнурках висели серебряный крестик и еще один маленький изящный ключик, видимо из бронзы. Наташа задумалась. Как-то раз соседка сказала ей, что если будет совсем уж плохо с едой, то у нее есть что-то, что можно обменять на продовольствие, но добавила, что это уж совсем на крайний случай, так как это «что-то» ей не принадлежит. Похоже, что ключ был от какой-то шкатулки или небольшого сундучка, придется поискать. Слабые укоры совести заглушались мыслями о том, что от этого, может быть, зависят жизни ее и сына.
Одна шкатулочка стояла на комоде, но без замка, вторая на столе, она была не заперта, но ключ к ней не подходил, да и Наташа знала, что соседка держала там нитки, пуговицы, иголки и прочие хозяйственные мелочи. Наташа поискала в ящиках комода, но там ничего кроме старенького постельного белья, полотенец и упакованного чайного сервиза не нашла. Оставалось осмотреть потрепанный жизнью шифоньер и большой деревянный сундук, который стоял в углу комнаты.
В шифоньере ничего такого, что могло бы запираться на замок, тоже не оказалось. Зато там висела меховая накидка, правда, слегка побитая молью, но из нее можно было бы сшить шубейку для Васи, из старого пальто он уже вырос. Наташа подошла к сундуку, откинула крышку, он до половины был наполнен подшивками старых еще дореволюционных журналов, которые можно было пустить на топку. Наташа стала вынимать подшивки одну за другой. В углу сундука лежал связанный из платка кузовок, из которого торчали лоскуты различной ткани, какие каждая хозяйка держит в доме для починки одежды, больше ничего не было. Наташа вытащила кузовок, удивилась его странной тяжести, развязала платок. В нем была красивая лакированная резная шкатулка, с инициалами «Н» и «А» на крышке, обернутая обрезками ткани.
Бронзовый ключ мягко щелкнул, поворачиваясь в замке, крышка сама откинулась и заиграла музыка. В шкатулке сверху завернутого в пергаментную бумагу свертка лежал конверт, на котором было написано, – Наташе Бурыкиной, ее, матери, имя и фамилия. Наташа вытащила из незапечатанного конверта четвертушку бумажного листа.
«Дорогая Наташенька. Ты это письмо прочитаешь только после моей смерти. В шкатулке лежат вещи, которые принадлежат императорской семье – колье и пасхальное яйцо. Я дала клятву, что сохраню их и отдам только человеку, который придет и скажет пароль „я от Николая и Александры“. Я жила в этой квартире и не должна была никуда отсюда съезжать. Довериться я никому не могла. Что будет с этими вещами дальше, я не знаю. Не знаю также, придет ли кто-нибудь. Если меня будет кто-то разыскивать, спроси, от кого он. Умоляю тебя, сохрани колье и яйцо. Остальное в твоем распоряжении целиком и полностью, вам с Васей надо выжить.»
Наташа сняла первый слой бумаги, второй, третий. На столе перед ней лежали: плоский вишневого цвета бархатный футляр, две маленькие, тоже бархатные коробочки, большой прямоугольный сверток и четыре длинных сверточка, тоже завернутых в пергаментную бумагу. Она развернула один из длинных тяжелых свертков, на стол, покрытый толстой вязаной скатертью, с глухим стуком вывалилась кучка желтых монет с двуглавыми орлами на одной из сторон. Это были царские золотые десятки, ей приходилось держать их в руках, еще на свадьбу дядя подарил ей две монеты. Из одной были сделаны обручальные кольца, из другой – сережки и колечко с бирюзой для нее. Все это давно уже было обменено на продукты.
Она завернула все в платок, убрала в сундук и закрыла его на навесной замок. Накрыла простыней тело покойницы. Перетащила к себе в комнату подшивки журналов, затопила буржуйку. Еще осенью дворник Ильдар поставил над буржуйкой каркас железной кровати без сетки, положил на него несколько металлических уголков, на них положил кирпичи, которые он с матерью натаскал из развалин разбомбленного дома, и обложил буржуйку кирпичами с боков. На кирпичи сверху положили матрац, на котором и спали Наташа с Васей. Кирпичи, хоть и несильно, но прогревались, тепло, проходящее сквозь щели в кирпичах, быстро нагревало матрац, и спать было не так уж холодно. Когда надо было сварить кашу или вскипятить чайник, матрац сворачивали и вынимали пару кирпичей, чтобы получить доступ к раскаленному верху буржуйки.
Наташа сварила две картофелины и поделила пополам зачерствевший кусок хлеба, найденный в комнате соседки. Она дождалась вечера, кроя из меховой накидки заготовки для Васиного пальтишки. Затем уложила Васю, дождалась, пока он заснет, сняла с полки старую, еще дореволюционную жестяную коробку из-под конфет, в которой хранились письма и открытки от родных, и снова пошла в комнату Надежды Борисовны. Там она достала узелок с драгоценностями из сундука, переложила в коробку, аккуратно упаковав в пергаментную бумагу, колье и футляр с пасхальным яйцом. Подумала, добавила два свертка с монетами. Затем закрыла коробку и зашила ее в мешковину. Получилось что-то вроде небольшой посылки. Оставшиеся драгоценности, а в двух маленьких футлярах были золотые серьги и кольцо с прозрачными камнями, она увязала в узелок и спрятала узелок и зашитую коробку у себя в одном из ящиков комода.
Сейчас следовало решить, что же делать дальше. Наташа мысленно перебрала в уме всех знакомых, к кому можно было бы обратиться для обмена найденного на что-нибудь съестное. Свои серьги и кольца она в сентябре обменяла на крупу и картошку у знакомого подруги, с которой вместе работала. Но та жила очень далеко, и идти к ней надо пешком по сильному морозу, а потом еще предстояло искать ее знакомого, да и живы ли они оба? В родном доме близких знакомых почти не осталось, после ареста мужа большинство соседей избегали ее. Может, стоило поговорить с дворником, он человек неглупый, работает в доме чуть ли не сорок лет, знает всех жильцов?
На следующее утро она взяла хлебную карточку Надежды Борисовны и по дороге в магазин зашла в полуподвальную дворницкую, где жил Ильдар. Он был одинок, жена умерла лет десять назад, а их пятеро сыновей, все как один закончив рабфак строительного института, давно разъехались по многочисленным стройкам страны.
Дверь в дворницкой обледенела по краям. Наташа с трудом открыла ее, спустилась по ступенькам вниз. Ильдар сидел возле печки и грел руки у приоткрытой дверцы.
– Здравствуй, Наташа, – первым поздоровался он, увидев Наташу.
– Здравствуй, Ильдар. Замерз?
– Да, старый видно стал. Когда раньше такое было, чтобы снег разгребал и замерз? Приходишь домой, пар валит. А сейчас дорожку немного расчистил, сердце колотится, стою, отдыхаю. Погребу немного, отдыхаю больше, как не замерзнуть. Чтобы хорошо работать баранину кушать надо, шурпу кушать надо. А на одном хлебе разве работать можно? Месяц уже по карточкам кроме хлеба ничего не дают.
– Ты знаешь, соседка моя Надежда Борисовна умерла, что делать, я не знаю.
– Машина раз в неделю приезжает, собирает всех на нашей улице. Кого просто в сквер выносят, кто в квартирах лежит. Сейчас холодно, если у нее в комнате не топить, то пусть там и лежит.
– Да понимаешь, у меня же сын маленький. Я ухожу за хлебом, а он один остается, ему страшно будет.
Хорошо, сегодня часа в два машина с матросами должна прийти, тут у нас в подвале склад был, они перевозят. Я попрошу, чтобы они твою соседку в сквер перенесли.
– Спасибо, Ильдар. Да, вот еще я хотела с тобой посоветоваться. Как ты думаешь, за золото можно что-нибудь из еды выменять? У меня есть две николаевских десятки и сережки с колечком. Ты не знаешь таких людей? Может в нашем доме кто-нибудь есть?
– В нашем не знаю. А вот с Ринатом надо поговорить, он тоже дворник на нашей улице в том доме, где библиотека. Он недавно у меня в гостях был, пол-банки говяжьей тушенки с собой принес. У меня стакан риса оставался, плов сделали, хорошо покушали, как до войны. Так вот, он говорит, помогал носить одному жильцу в своем доме на второй этаж мебель и картины, большие, в рамах позолоченных, и тот за работу две банки тушенки дал. Большой человек, в Смольном работает, в столовой.