– Вы что дуете, у меня и так уши от вас за целый день болят. Ждите спокойно, я записи просматриваю.
Через несколько минут ее голос опять прорезался в трубке, – Вот, нашла. Записать есть чем?
– Ну, да. А что случилось?
– Они вчера втроем попали в автомобильную аварию в районе Лобни, доставлены в третью городскую больницу в той же Лобне. Запишите номер, по которому надо позвонить.
– Хорошо, записал, а что с ними, они сильно пострадали?!
– У нас таких сведений не бывает. Звоните, там все скажут.
– А не было там с ними четвертого, Алексей Аполлонович его зовут.
– Может и был, но его никуда не отвозили, не зарегистрировано.
Николай непослушными пальцами набирал номер. Первый раз он попал не туда. Какая-то бабка уже вознамерилась выспросить, кто он такой и как узнал про то, что у нее есть телефон, но он уже быстро снова набирал номер больницы. Долго шли длинные гудки, Николай терпеливо ждал, он хорошо помнил нервную суету, которая царила в регистратуре районной поликлиники, где две медсестры умудрялись выдавать талоны на прием к врачам, искать карты пациентов и в промежутках говорить по постоянно звонящим телефонам. Вот и сейчас он ожидал, что трубку снимет столь же запаренная суетой нервная медсестра. Но голос ответившей женщины был на удивление спокоен.
– Да, поступили к нам такие. Мы уж боялись, что они у нас надолго задержатся. Домой звонили, а никто трубку не берет, видно всей семьей к нам угодили. Теперь, чтобы все оформить, надо их паспорта российские подвезти, да одежду. Забирать-то когда будете?
Простой вопрос этот вызвал ступор у Николая. Если им нужна одежда, значит, в аварии они пострадали сильно. Тогда откуда он, Николай может знать, когда их забирать из больницы? Наверное, когда вылечатся. Или может их надо перевезти в какую-нибудь московскую больницу? Бред какой-то, это ему должны сказать, что и как. И где, кстати, взять паспорта? Конечно, если Люда даст ему ключ, то проблем никаких. Два раза до Лобни и обратно, это до вечера спокойно можно обернуться. Об Алексее Аполлоновиче он больше и не вспоминал.
Тут лихорадочный ход его мыслей был прерван окликом в трубке, – Эй, мужчина, вам там что, плохо?
– Простите, я не понял, почему я должен решить, когда их забирать. Я бы хотел сначала с врачом поговорить.
– А чего с ним говорить? У всех сочетанные травмы, несовместимые с жизнью. Да справки о смерти получите, там и будет все написано.
У Николая все внутри свело. Он, с трудом разлепляя губы, медленно спросил, – Справку о смерти кого?
– Да вы куда звоните-то?
У Николая мелькнула сумасшедшая мысль, что он опять ошибся номером, и кто-то пытается его разыграть, – Это третья больница города Лобни?
– Ну, да, – удовлетворенно ответила женщина, – морг третьей городской. А вам лучше в похоронное бюро обратиться. Заплатить, конечно, придется, но тут уж что сделаешь.
– Так они что все трое мертвы? – все еще изо всех сил надеясь на чудо, спросил Николай, выдавливая слова сиплым шепотом.
– Все. Они, наверное, сразу погибли, сильно очень побиты, и обгорели, видно в закрытых гробах хоронить придется. А вы им кто будете?
Но вопрос этот повис в воздухе. Николай положил трубку на телефон и вышел на балкон. В голове крутилась одна фраза, – Вот и все, и ничего больше не будет…
Глава 24
1994 год, Москва, суббота, 23 июля
Еще вчера, в пятницу над Москвой прошел фронт очередного циклона, и опять жара сменилась промозглой сыростью. С утра временами начинал моросить почти осенний дождик, заставляя прохожих открывать зонтики. С балкона пятого этажа зонты представлялись Николаю парашютиками, плавно влекущими их обладателей в какие-то неведомые страны.
В храме святого Пимена, что возле метро «Новослободская» в двенадцать часов должен был совершаться чин отпевания. Люда и ее родители, как оказалось, были крещеными, хотя службы в церкви и не посещали. Все эти подробности были известны Любови Константиновне, той самой заведующей детского сада, которую Николай видел во время карантинного противостояния родителей и персонала детсада. Когда он узнал о гибели Люды и ее родителей, возникло ощущение абсолютной опустошенности, казалось, что жизнь кончилась. Наступила полнейшая апатия, и ныло сердце, в горле стоял ком. Слава богу, что в жизни был уже опыт перенесения подобных стрессов. Николай попытался сосредоточиться на том, что сейчас только он знает, что случилось с Людой, и сейчас на нем лежит ответственность… Тут он запутался в мыслях. А за что, собственно, ответственность? Он попытался сформулировать для себя, – Ну, наверное, чтоб они достойно ушли из жизни. Так это глупость, из жизни они уже ушли. Чтобы, как подобает, завершили земной путь… Господи, да что же это меня все на высокий штиль-то тянет. Люди умерли, надо позаботиться, чтобы они не валялись в морге, а чтобы их по-человечески похоронили. Только как же это сделать, у меня же ни паспортов их нет, ни одежды. Ну, ладно, одежду можно, в конце концов, купить, а с документами-то как быть?
Тут возникла нелепая мысль, что документы тоже можно купить. Стоп, стоп, так он же не знает, как ее родителей зовут, да и фотографии нужны. И вдруг он отчетливо вспомнил, как Люда рассказывала, что Любовь Константиновна – лучшая подруга ее мамы. Сначала он хотел позвонить, но потом решил, что на машине он будет ей помогать, куда-то ездить, что-то делать. И тогда он сел в машину и поехал за город.
Обычно он водил автомобиль спокойно, стараясь без надобности не перестраиваться из ряда в ряд, и не сильно превышать скорость, но в тот день, чтобы отвлечься, он ехал в стиле «слаломист», вписываясь в малейшие просветы, возникавшие впереди в соседних рядах и по возможности до предела ускоряясь между светофорами. В одном месте он даже на пару с обладателем наглухо затонированного «бумера» проскочил перекресток на только что включившийся красный, при этом буквально в паре метров миновав встречи с уже рванувшими справа машинами. Но бог миловал, свидания с гаишниками тоже удалось избежать, и вскоре он подъезжал к загородной территории детсада. Услышав, к кому он идет и по какому поводу, охранники только что под козырек не взяли, а один из них вызвался даже сопроводить его, как он выразился «к самой».
Любовь Константиновна на крылечке административного корпуса разговаривала с двумя сотрудницами. И хотя говорила она вроде бы обычным тоном, но, судя по тому, как те виновато переминались с ноги на ногу, втык им был сделан основательный. Увидев Николая с почетным эскортом, она мановением руки вымела с крыльца провинившихся девиц и перенесла фокус внимания на мужчин. Охранник открыл было рот, но Николай попросил ее о разговоре наедине. Поднявшись на второй этаж, они очутились в крохотном кабинетике, где Николай все ей и рассказал. Надо отдать должное Любови Константиновне, она изрядно побледнела и как-то осела, услышав известие о гибели всей семьи ее подруги, но тут же извлекла из стола пузырек и блистер с лекарствами, накапала себе каких-то капель, проглотила пару таблеток и вновь стала энергичной и деятельной. Она моментально связалась по телефону с какой-то родственницей, у которой был ключ от квартиры погибших, достала из толстой папки копию Людиного паспорта, нашла телефон похоронного бюро в Лобне и тут же договорилась с агентом, что они часа через два подъедут к больнице, оставила за себя кого-то из сотрудников, и они с Николаем по замысловатой кривой, обусловленной посещением родственницы, живущей в Черемушках, и Людиной квартиры, расположенной недалеко от ВДНХ, ринулись в Лобню.
Возле ворот больницы уже стоял желтый «пазик» с черной траурной полосой, опоясывающей его бока и с характерным люком сзади. Водитель, открыв дверь кабины, лениво курил и листал какой-то журнал. Вдоль автобуса взад и вперед нетерпеливо рысила бойкая дамочка средних лет. Увидев вышедших из машины и направляющихся к ней мужчину с женщиной, она тут же попыталась было начать корить их за опоздание, но Любовь Константиновна и лежащее бревно могла парой фраз поставить по стойке «смирно», что она тут же и продемонстрировала. Через минуту агент похоронного бюро покорно и торопливо заполняла какие-то формуляры, давая расписаться на каждом директрисе. Затем Любовь Константиновна попросила Николая остаться в машине, а сама вместе с агентом ушла на территорию больницы. Вернулись они только через полчаса. Директриса выглядела постаревшей лет на десять, и, судя по тому, что тушь с ресниц была смыта, она еще и плакала.