— А у него борода фальшивая, — сказала Тами. — Возле уха кончик отклеился...
— Тоже заметила? — фыркнул Тарик. — Ну да, ничего толком делать не умеет, придурок...
— А что это за шут?
— Еще успеешь насмотреться, — сказал Тарик ухмыляясь.
И кратенько рассказал, с кем судьба свела, — промолчав про грязные шалости Хорька с девчонками при первой возможности и, конечно, ни словечком не упомянув, как подглядел за ним в его доме.
— Гнусь какая, — сказала Тами. — У нас в Гаральяне таких уродов нет — ну, разве что в больших городах, так их по пальцам пересчитать можно. А в местах поглуше и подальше, вроде моего Калентара, если и заведется такой вот — долго не протянет, обязательно с ним приключится что-нибудь невеселое: или с пьяных глаз утопнет в каком-нибудь бочаге, или черепицу с крыши ветром сдует прямехонько по темечку, или норовистая лошадка копытом припечатает...
— Интересно вы живете, — сказал Тарик не без зависти.
— Это Гаральян, — ответила Тами не без гордости. — У нас в некоторых смыслах жизнь гораздо незатейливее, не привыкли люди по любым пустякам по властям бегать и очень многое решают по негласкам... — В ее голосе послышалась непритворная грусть: — У вас тут все иначе, в чащобах каменных...
— Не нравится у нас? — осторожно спросил Тарик.
— Ну, не так чтобы уж очень... Ушца ваша мне нравится: и нету столько камня, не давит, и рядом, за околицей, такой простор... Ты мне потом покажешь окрестности? Говорят, леса к самым домам подступают, и речка течет...
— С превеликим удовольствием, — сказал Тарик. — Дни сейчас каникулярные, с утра повозишься в огороде — и можно гулять хоть до заката, все окрестности обойти... Завтра же сходим на речку, идет?
— Идет, — с улыбкой согласилась Тами.
Душа у Тарика ликовала и пела. Он ничегошеньки не предлагал, боялся нарваться на отказ, но словно бы само собой все устроилось, и коли уж Тами согласилась гулять с ним по окрестностям, это может иметь только одно толкование (и приятнейшее!). Вряд ли в Гаральяне другие обычаи касаемо встреч с девчонками — все точно так же, а значит, больше не нужно себе талдычить, что ничего не решено. Пусть согласие на дружбу и не выражено словесно — частенько все устраивается и без прямых словес...
И все же он спросил осторожно:
— А как твой дядя посмотрит, если ты будешь гулять со мной по окрестностям день напролет?
— Спокойно посмотрит, — заверила Тами. — Я уже большая, в моих годочках кой-где по окраинам, где жизнь бесхитростная вовсе уж, и замуж выходят. Понятно, если жених уже самостоятельный, может семью содержать. — Она посмотрела лукаво: — Конечно, если кто-то меня попытается обидеть, дядя ему отрежет уши, а то и еще что-нибудь... Но ты ведь не собираешься меня обижать?
Есть сильное подозрение, что игривые политесные разговоры с девчонками в Гаральяне точно такие же, как в Арелате. И Тарик расхрабрился:
— А поцелуи за обиду не считаются?
— Если девушка согласна — тогда, конечно, не считаются, — Тами смешливо смотрела на него, склонив голову к плечу, ее улыбка и тон еще раз доказали: иные гаральянские обычаи ничем не отличаются от арелатских, девчонки точно так же знают толк в политесных игривостях. Тарик недолгое время пребывал в нерешительности. Вроде бы подходящий случай завести разговор об этих обычаях, узнать, как тамошние мальчишки и девчонки дружат, гуляют, встречаются (и, не переходя некую черту, — как далеко заходят, какие у них излюбленные места для прогулок и прочего времяпровождения парочек). Что-то ему подсказывало: Тами охотно поддержит такой разговор и обижаться ни за что не будет — озорные взгляды и улыбки о том говорят.
После недолгого раздумья он все же решил не гнать лошадей, не углубляться в игривости, пусть вполне политесные, — все и так шло отлично. Показал Тами еще одну достопримечательность ярмарки, о которой узнал в прошлом году. На вид самая обычная таверна, небольшая, даже вывеска имеется: «Осенний ветерок». Вот только в отличие от всех прочих таверн, сколько их ни есть, ворота затейливой чугунной ограды наглухо закрыты, как и калитка, а по двору вроде бы праздно слоняются, а на деле бдительно несут стражу дюжие хмурые молодцы в одежде слуг из небогатого дома, и все окна тщательно задернуты занавесками, изнутри не слышно ни музыки, ни веселого гомона гуляк. Кажется, что там нет ни единой живой души, но обстоит как раз наоборот...