— Дженника, мне бы… в туалет, — заявляю я. — Или прикажешь мне сделать это прямо в постель?
Очевидно, в моем взгляде столько вызова, что Дженника нерешительно прикусывает губу, косится на марокканку и увещевает меня:
— Прости, Дайра. Потерпи или воспользуйся уткой. Доктор просил не отвязывать тебя, пока он не вернется. Но ты не волнуйся, он скоро придет, Фатима позвонила ему, как только ты проснулась.
— Доктор? Какого… — Я рефлекторно снова пытаюсь сесть, не веря своим ушам, и снова шлепаюсь на спину.
Моя ярость по поводу безумной ситуации нарастает. Я готова заорать или заплакать, но внезапно кадры произошедшего вспыхивают в моем мозгу, и отдельные образы начинают складываться в картинку. Вейн, площадь, трансвестит, извивающийся в танце живота, бой барабанов… Все это, будто сполохи света, проносится у меня в голове.
— Дженника, развяжи меня! — воплю я. — Иначе я…
Она склоняется ко мне, и прядь ее волос падает мне на щеку. В глазах ее мольба, а в голосе звучит страх.
— Тебе не стоит говорить такие вещи, — тихо произносит она и начинает тараторить: — Они уверены, что ты представляешь опасность и для себя, и для окружающих. Они намеревались забрать тебя в больницу, но я не разрешила. Но если ты будешь кричать, то у меня не останется выбора. Дайра, пожалуйста, научись контролировать себя.
Я презрительно усмехаюсь. Что еще за бред?
— Ладно… — издевательски тяну я. — И что я натворила, чтобы заслужить подобный приговор?
Но, прежде чем она успевает ответить, вспышка в памяти освещает новые образы. В моем сознании мелькают сияющие люди, вороны и отрубленные головы на пиках…
И еще Вейн. Что-то с ним случилось. Он схватил меня, пытался убедить, что все в порядке. Но он ничего не видел. Он пытался удержать меня, успокоить, а мне нужно было вырваться и убежать — подальше от площади…
— Господи, ты что? Ничего не помнишь? — Голос Дженники срывается, она почти рыдает. — Ты исцарапала ему все лицо! Съемки отложили, пока не заживут царапины, — замазать их гримом просто невозможно! Не говоря уже о том, что ты сделала с собой.
Она гладит меня по запястью, и в какой-то момент я перестаю чувствовать ее прикосновение. До меня доходит, что от локтей и до кистей мои руки полностью забинтованы. Почти стершиеся следы хны видны лишь на самых кончиках пальцев. Ясно, он меня не любит. Откидываюсь на подушку и вновь вздыхаю.
— Дайра, ты была словно помешанная.
Угадывается стиль Дженники: вид у нее печальный, но церемониться она не станет.
— У тебя был нервный срыв. Доктор утверждал, что ты полностью потеряла связь с реальностью. Несколько человек едва смогли оттащить тебя от Вейна, и ты тут же набросилась на них. К счастью, никто не собирается подавать в суд, а пресс-агент Вейна хочет замять инцидент, чтобы журналисты не пронюхали. Но сама знаешь, в каком веке мы живем…
Она ненадолго замолкает.
— Боюсь, что самое лучшее, на что мы можем рассчитывать, — постараться выбраться из этого кошмара с минимальными потерями.
Теперь Дженника переходит на едва слышный заговорщицкий шепот:
— Вейн клялся, что ни алкоголя, ни наркотиков не было. Но мне-то можно сказать правду. Дайра, я обещала, что не буду тебя наказывать, если ты честно признаешься, что сделала что-то не то.
В ее глазах краснеет тонкая паутинка сосудов. Наверняка она недавно плакала.
— Вы решили как следует оттянуться? Ну, это был твой день рождения, и вы гульнули по-взрослому?
В ее голосе слышна надежда. Только бы причина была в чем-то понятном и легко объяснимом! Потерявшие меру подростки куда предпочтительнее непереносимой для нее истины. Ее дочь спятила и напала на голливудскую знаменитость! Ведь я продолжала сопротивляться, кусаться и визжать, пока меня не скрутили и не вкололи лекарство, которое жидким огнем прокатилось по моим венам. Лишь сейчас я вспомнила все.
Дженника застыла. Ей очень страшно. Но я не могу сказать ей то, что она хочет услышать. У нас ведь есть уговор — мама обещала верить моим словам до тех пор, пока я говорю правду, и я никогда не давала ей повода усомниться во мне.
Вейн пил, но я не прикасалась к алкоголю! А от наркотиков я всегда отказываюсь. То, что я видела, не было ни пьяным бредом, ни галлюцинациями. Мне необходимо, чтобы хоть один человек поверил мне — но если мне не удастся убедить мою собственную мать, то я пропала. Поэтому я лепечу:
— Ничего я не праздновала! И не нарушала…
Мне отчаянно необходимо убедить ее в том, что я не лгу. Она кивает, но губы ее сжимаются в прямую линию. Ясно, она разочарована. Ей проще принять то, что я соврала, чем пойти мне навстречу.