Серебряный Шип охватил Никки за талию и поставил на ноги.
— Пойдем, любовь моя. Раздели со мной последний танец.
— Но я ведь дремала, — зевая, сказала она. — Значит, мне не положено.
— Нет. Другие тоже спали. Не обязательно танцевать обоим, достаточно, если танцует один из пары.
— Ох, ну… Тогда пойдем.
Она поплелась за ним и вступила в танец, думая о том, что без его поддержки вряд ли устояла бы на ногах, просто шлепнулась бы вниз и заснула. В конце концов, она остановилась и стояла на одном месте, едва поднимая то одну ногу, то другую.
— Танец спящих, — проворчала она.
Ее и саму удивило, что она, спотыкаясь и волоча ноги как большая тряпичная кукла, все-таки дотанцевала этот танец. По окончании танца раздались громкие крики людей, прославляющих успешное окончание ритуального празднества. Ослабевшие, но радостные, все начали расползаться по вигвамам, куда их манили желанные постели.
Никки повернулась во сне. Рука ее вытянулась в поисках мужа, но наткнулась лишь на угол отброшенного одеяла, уже достаточно холодного, чтобы понять: Серебряный Шип покинул супружескую постель давно. Она приоткрыла глаза, приподнялась на локте и осмотрелась. В вигваме его не было. Странно, куда он мог пойти? Может, отправился верхом по каким-то своим делам или начал строить очистительный вигвам?
Никки решила поспать еще, но, взглянув на часы, поняла, что уже за полдень. Если не встать; сейчас, ночью трудно будет заснуть. Протерев глаза, она взглянула на руки и, увидев на них следы туши для ресниц, вспомнила, что легла спать, не сняв с лица косметику.
— Почти сутки под гримом! — ужаснулась она. — Надо скорей бежать к девочкам, да сторонкой, сторонкой, чтобы не быть посмешищем!
Как-то там ее вчерашние ученицы? Быстро' одевшись, она поспешила к заливчику, к этой природной купальне, где и встретила чуть не всех женщин. Каждая — с черными кругами под глазами, в целом они напоминали стайку встревоженных енотов.
— Ох, леди, простите меня, — извинилась Никки. — Я должна была предупредить вас вчера, что тушь на ночь надо снимать, иначе она размажется по лицу.
К ней даже и обернулись не все, и Никки спросила себя, что творится с этими женщинами? Не поймешь, действительно ли они чем-то напуганы и раздражены или это лишь обман зрения, возникший благодаря их чумазым лицам. Никки начала расстегивать платье, готовясь к утреннему купанию, но Меласса остановила ее:
— Нет, Нейаки. Сегодня мы не купаемся, солдаты в деревне. Побрызгай на одежду, вымой лицо и руки, но не раздевайся совсем. Мы не знаем, может, один из них или даже несколько спрятались где-нибудь поблизости и подглядывают за нами. И поодиночке сегодня ходить не стоит. Все время будь рядом с другими, чем больше нас соберется, тем лучше.
Невероятно, но совет Мелассы вселил в сердце Никки какой-то странный, неизвестный ей доселе испуг. Там, в своем мире, в окружении родных и друзей, она не знала этого особого вида опасливой постоянной настороженности. Как далеко это от реалий ее времени, того времени, где она, принадлежа к обычной семье среднего класса, жила спокойной и размеренной жизнью, ничего особенно не страшась. В своем мире она была американкой, хоть и не стыдящейся примеси индейской крови, но все-таки белой женщиной. Но здесь она июни. В конце XX века государство ее ни с кем не воевало. А здесь часть ее племени находится в состоянии войны с Соединенными Штатами. Между пришлыми белыми американцами и местными, испокон веков живущими здесь племенами существовали известная настороженность и враждебность.
Вняв предостережениям, Никки быстро умылась и вместе с другими женщинами вернулась в деревню. Осторожно ступая, она ловила себя на том, что все время прислушивается к любому шороху, к хрусту веточки под ногой и настороженно вглядывается в густые тени по сторонам лесной тропы. К тому времени, как они достигли деревни, нервы Никки были на пределе, а язык пересох от неведомого ей доселе, чуть ли не животного страха.
Встреча между Гаррисоном и вождями произошла сразу же после полудня. За пределами совещательного вигвама жизнь шла своим чередом, со всей возможной естественностью, хотя общее напряжение кое в чем проявлялось. Женщины сегодня не вышли в поле мотыжить землю и полоть сорняки, детей от себя не отпускали, держа их под неусыпным присмотром. Мужчины, не принимавшие участия в конференции, не шли ни на охоту, ни на рыбалку, вообще ничем особо не занимались. Слоняться без дела по деревне тоже временно воздерживались, а просто собирались в небольшие группы, играли в кости или выполняли мелкую работу по дому.
Никки заметила, что занятия большинства мужчин связаны с оружием — неспешно, как бы между делом и бездельем, обновлялись тетивы луков, оперялись стрелы, вострились охотничьи ножи, чистились карабины — словом, оружие, будто ненароком, но все держали под рукой. Так, на всякий случай. Никки вдруг отчетливо поняла, почему многие книги по истории изображают индейцев ленивыми. Невнимательному глазу мужчины шони представляются именно такими — смеющимися, слоняющимися без дела, болтающими друг с другом, в общем, бесцельно убивающими время. Но под их смехом и чуть не демонстративной расслабленностью таилась вечная настороженность. Под их внешней неторопливостью и спокойным видом жила постоянная готовность к действию. Они все примечали. Ко всему были готовы. Они ждали.
Да и женщины… Пока Серебряный Шип был на встрече, Никки посетила Конах и Мелассу с детьми. Ее родственницы были неестественно спокойны, в лицах чувствовалась некоторая подтянутость, они вообще отличались от того, какими Никки привыкла видеть их. Каждые несколько минут настороженно поглядывали в сторону совещательного вигвама. Время от времени то одна, то другая подавляла тяжелый вздох. После трех часов бесплодного ожидания Никки, наконец, решила прервать это странное молчание и вздохи:
— Просто смешно! Не понимаю, чего вы все так боитесь? Вам не кажется, что глупо трястись, не имея к тому никаких причин? Серебряный Шип обязательно предупредил бы нас, если бы нам действительно угрожала опасность. И потом, я читала о генерале Гаррисоне и знаю, что он добрый и порядочный человек, не то, что некоторые из его соратников по оружию.
Конах, выслушав ее, только пожала плечами. А Меласса, сидевшая напротив, обхватила руками свой уже довольно солидный животик, будто защищая от всех напастей еще не рожденное дитя, и сказала:
— Хорошо бы, чтобы ты оказалась права, Нейаки.
— Вчера же днем ничего плохого не случилось. И ночью тоже, — стояла на своем Никки.
— Мы не спали. Мы бодрствовали и были начеку, — проронила Конах.
— Но не так, как сейчас, вчера все были гораздо спокойнее…
Последнее замечание Никки было встречено новыми вздохами и молчанием, от чего ее опять объяла нервная дрожь, да такая сильная, что ей пришлось сцепить на колене пальцы, дабы не выказать их тряски. Два года прошло с тех пор, как она бросила курить, но сейчас много отдала бы за одну-единственную сигарету.
Наконец генерал Гаррисон и все остальные вышли из вигвама. Наблюдатели из деревни видели, что представители обеих сторон пожали друг другу руки, генерал улыбался вождям, и всеобщая напряженность племени заметно ослабла. На этот раз все перевели дыхание, и армейский командир, и вожди племени. Завтра или в следующем месяце все могло резко измениться. Но сейчас между американцами и миролюбивыми индейцами шони, отказавшимися следовать за Текумсехом, достигнуто перемирие.