Как я буду сводить счеты (если придется) с Седым, окруженным боевиками, я не думал. Точно так же я не думал о деталях несколько дней назад, когда нагло вошел к председателю Честных Борцов и опробовал на нем только что купленный «вальтер».
Единственное, что могло помешать моему уходу, это неожиданное появление в кабинете «вещателя». Он замер в дверях, выпучив глаза на окровавленное тело за столом (я выпустил в «честного борца» всю обойму), и мне удалось подойти к нему прежде, чем он выскочил с криком.
Я вбил этот зарождающийся крик ему в двуличную глотку рукояткой пистолета. И, стыдно признаться, — озверел. Никогда я не был жестоким в драке, никогда я не испытывал кайфа от чужой крови. А тут… Пинал его ногами, что для меня, человека воспитанного в традициях честных «посчитаемся на кулачках», «лежащего не бить», «слабых не обижать» — прекрасные традиции Сибирских мальчишек конца пятидесятых, — было несомненной патологией.
Выйдя на улицу я мечтал о глотке «абсолюта», но зайдя в бар, передумал, ограничившись лимонадом. Я пил этот лимонад жадно, как водку, а потом закурил, сунул руку в куртку, в нагрудный карман, за деньгами, коснулся плотного кирпича, конфискованного из приоткрытого сейфа председателя «ЧБ», опомнился (я буквально забыл о деньгах, заполненный багровой яростью), полез в карман, вынул какую–то купюру, отдал бармену и вышел, чтоб ходить и ходить по морозному городу, поминутно закуривая.
Нет, даже сейчас вспоминать собственное безумие противно. То ли дело — председатель. Рукоятка пистолета мягко поддает в ладонь, выстрелы негромкие, двухметровое расстояние между мной и жертвой пронизано невидимой смертью, а на лице и плечах манекена за столом вскипают бурунчики цвета кадмия. Все элегантно и естественно, будто занимался этим всю жизнь. Инстинкт убийцы, чувство пистолета, память выстрела. Любопытно, а не было ли у меня в роду профессионального воина?
Волгоград, февраль, третий год перестройки
Киселев начал переезд. Я спустил на своем вагончике колесо и заявил, что не тронусь с места, так как жилой вагон директора обворовали уже дважды, и я не хочу остаться голым.
— Но я же свой вагончик оставляю? — удивился Киселев.
Я посмотрел на его тощую фигуру в сиротских кооперативных джинсах и курточке из доброкачественной клеенки и промолчал. Вообще–то, я кривил душой. Нынче и у меня воровать было нечего. Все было отослано. Оставался единственный костюм, пара рубашек, спальный мешок и смена белья. Мне просто не хотелось сидеть на новой площадке без света.
— Ну, вот, и хорошо, — сказал я. — Я буду отправлять хозяйство, а ты там принимай и строй зоозал. Ты — шеф, тебе и карты в руки. «Особенно, если они крапленые», — добавил я про себя.
Переезд, как я и предполагал, затянулся на неделю. Три машины старательно калечили себя перегрузками, шоферы неустанно напоминали о «факторе», но они тоже не были двужильными.
Я помогал им прицеплять вагончики, а потом сидел себе, почитывал книжки. Прибился ко мне совсем по терянный Андрей.
— Киселев наши вагоны на фасад не ставит, пожаловался он. В одном из вагонов было налажено оборудование по производству сладкой «ваты», его огорчение было понятным. Фасад везут на новое место первым, они уже несколько дней могли торговать, а тут простаивают, бабки теряют.
— Сочувствую, — ответил я нелюбезно.
— Уезжать собираешься?
— Естественно.
— А может, Бофимов восстановится?
— В каком качестве? — меня удивляла его наивность. — Ход–то с этим объединением для чего сделан? Восстановит его суд, не сомневаюсь. Но зверинца его уже нет, этот реорганизован, слит с бокановским. Бофимов теперь вроде Горбачева — директор без зверинца. Ему предложат какой–нибудь хилый аттракцион, убыточный, а то и замом к Боканову, временно.
— Жаль, что Хитровского не сделали директором.
— Не спорю. Лучшего директора не найти. Энергичен, инженерно грамотен, прогрессивен. На уровне зверинцев, естественно. От настоящего производства он отстал на триста лет, хотя он так не думает. Тут все тупеют почему–то. Но директором он был хорошим. В нем есть много схожего с Вокалевым, а того я считаю и своим учителем, и лучшим руководителем из знакомых мне. Хотя, как человека, недолюбливаю.
— Вечно у тебя всякие отговорки. «Хотя, хотя!». Не можешь без вывертов разговаривать?
— Видишь ли, на каждую личность у меня всегда несколько точек зрения. Я и пытаюсь выдавать свои характеристики хотя бы с двух точек.