Я лежал беспомощно, ни о чем не думая, но те же руки рывком подняли меня на ноги и толкнули за машину.
Соскальзывая на снегу я выглянул и тот час присел. Мужик, столь эффектно вышвырнувший меня из подъезда, стоял спиной и целился из огромного пистолета в другого человека, плохо видимого в темноте подъездного входа (опять украли лампочку, сволочи). Выстрелы на улице были не такими громкими. Потом неясная тень в подъезде осела, а мужик начал стрелять вверх и оттуда, подобно гигантской летучей мыши, спланировало чье–то тело, ударившись о снег с каким–то мокрым звуком и не подпрыгнув, а сразу обмякнув на этом жестком снегу.
Тут же, будто шел скверный боевик, вывернула из–за угла дома машина. Опять началась стрельба, по–видимому стреляли из машины. Мужик упал на живот и перезаряжал обойму. Машины промчали мимо, с визгом скрылись. Мужик выпустил пистолет, обойма виднелась в его полураскрытой ладошке…
Я подошел к нему. Он был жив. Мы с шофером погрузили его в многострадальную, набитую дорогими игрушками, машину и довезли до больницы, которая, к счастью, была в соседнем квартале.
Когда мы вернулись, коробки с остатками телевизора в подъезде уже не было. Московский обыватель умеет быть невидимым даже тогда, когда вывинчивает подъездные лампочки.
В общем, «Голубой огонек» мне придется смотреть в черно–белом варианте. Да и видик мне не достался, я буквально навязал его шоферу. Тот был до такой степени растерян перед этой чередой происшествий, что мне стало его жалко. Если бы он знал, что то, что ему пришлось пережить, составляет повседневность моей жизни!
Да, черно–белый «Огонек» — не подарок. Но мне, возможно, будет не до телевизора. Ведь напротив меня с бокалом в руке сидит Гюльсара, соратница тех самых террористов, узнавшая меня не в машине, а при ярком свете, в самом магазине.
Но это уже совсем другая история…
Конец второй книги