Выбрать главу

— Ну, что тут особенно конкретизировать. Наш сотрудник выведет вас на клиента. А дальше, как говорится, — ваши проблемы. Телефон для связи я дам, окончательный расчет по стандартной схеме. Соглашайтесь, а.

— Инструмент? — продолжал я разыгрывать из себя немногословного Чингачгука.

— А у вас разве нет?.. Простите, не мое дело! Какой предпочитаете?

— Тот же, что у Вали.

— Я, извините, не знаю, чем работает ваш коллега. Подождите минутку…

Он взял телефон, набрал номер. Спустя действительно минутку вышла некая личность с портфелем, подала этот портфель бородачу и удалилась.

— Вот, выбирайте, — открыл он портфель.

— Многочисленное оружие, находящееся там меня не привлекло. Представить себе не мог, что буду охотиться на человека с пистолетом в руках. Хотя пистолет еще грелся за пазухой. К тому же я все больше возвращался к мысли о Харькове, о загранице. Ведь ни раненому Валентину, ни этому бородачу ничего обо мне неизвестно. А нынешняя моя внешность не дает ни малейшей информации о моем нормальном облике. Никаким гримом не сотворишь такое безобразное чудище. После баньки, парикмахерской и магазина одежды меня ни одна собака не узнает.

— Возьму это, — сказал я, вынимая уже привычный фонарик.

— Одноразовый, — сказал бородач.

— Знаю.

— Сейчас пришлю наводчика, — сказал бородач, выбираясь из машины. Он же — контролер. Деньги передам с ним.

Он ушел, а я срочно приложился к бутылке. Какой еще контролер? Они что — следить теперь за мной будут? Так мы не уговаривались.

Наводчик оказался развязным, вихлявым каким–то мужичком с буденовскими усами. Он ввинтился на сидение, протянул длинную руку и представился:

— Леха.

Я его руку не принял и представляться не стал.

Он ничуть не обиделся, вытащил бумажный кирпич:

— Это вам. Поедем сейчас или у вас какой–то план?

Небрежно сунув тяжелую пачку за пазуху, я спросил:

— Водить умеешь?

— Спрашиваешь!

— Садись.

Я напряженно думал, как от него избавиться.

Вчера

…«Есть люди, которые, погружаясь в одинокую трясину солдатской службы, капитулируют перед буквой уставов, казарменным режимом и теряют собственное лицо. Правда, такие и до армии, чаще всего, лица не имели. Но есть и другие: они вместе со всеми погружаются и общее болото, зато выходят оттуда еще более цельными, чем прежде…»

Не ручаюсь за точность цитаты, но по сути так и пишет Джон Стейнбек в книге «На восток от Эдема». Дальше, по–моему, у него говорится так: «Если ты сумеешь выдержать падение на дно, то потом вознесешься выше, чем мечтал…»

Не знаю, может, слова Стейнбека и отражают действительную картину в американской армии, возможно, что стала такой и наша армия с воцарением в ее рядах этой пресловутой дедовщины. Может быть… Но те Вооруженные Силы, в которых довелось мне служить в 60-x годах, меньше всего напоминали болото. Это было, скорее, теплое озеро, пруд, затянутый ряской и пере населенный жирными карасями. А я в этом водоеме был если не щукой, то зубастым окунем, это уж точно. Начну с того, что я был, пожалуй, единственным экземпляром в Советской Армии, на долю или честь которого выпало дважды принимать воинскую Присягу. Дело в том, что за год до призыва я сдуру поступил в авиационное училище, где эту присягу принял. В первое же увольнение, куда меня отпустили под надзором сержанта–второкурсника (я соврал, что мать болеет, — увольнения в первый месяц службы не полагались), я с размахом гульнул; и все ничего, но сержант оказался слабым воином. Он принял столько же, сколько я, раскис, пришлось его отмачивать в ванне, поить нашатырным спиртом с водой. Все равно, до воз вращения в училище он толком не очухался — ввалился в проходную, как квашня. Руководство училища, не сколько ошарашенное, — училище считалось престижным, поступить туда было трудно, — вежливо попросило меня освободить казарму, что я и сделал с удовольствием.

Так что, перед коллегами–призывниками я имел пре имущество месячного знакомства со службой. Что не избавляло меня от внеочередных нарядов. Почему–то наказание всегда приходилось отбывать в посудомойке. Гора алюминиевых мисок, покрытых противным жиром, так мне надоела, что я купил в ларьке лист ватмана, тушь, перья, посидел вечер в ленкомнате, а на другой день зашел в комнатушку старшины–сверхсрочника, Кухаренко, заведующего общепитом.

— Разрешите обратиться, товарищ старшина? — спросил я бодро.

— Обращайтесь, — приподнял на меня томный от жары и похмелья взгляд кухонный командир.