● Что ж, — обречено сказал Фотограф, — этого следовало ожидать.
Проходите.
Он включил осветители, вставил в аппарат свежую кассету и грустно спросил:
● Как будем сниматься?
● На паспорт.
● На паспорт!
● А что вас удивляет? Все должны иметь паспорт.
● Да нет, я не против. На паспорт, так на паспорт.
Фотограф снял колпачок с камеры, фиксируя выдержку, надел его и закрыл
кассету.
● С вас 50 копеек.
Черт протянул десятирублевую купюру.
● У меня нет сдачи.
● Да бог с ней, сдачей, батенька вы мой. Мне бы фотки побыстрее.
● Завтра утром.
● Это точно?
● Да, конечно.
Черт поблагодарил и удалился, пряча квитанцию. Куда он ее прятал,
Фотограф так и не разглядел. И как–то расплылось в его памяти — был ли
Черт во что–либо одет. Но деньги были реальные. Фотограф уныло запихало
их в карман и спустился к приемщице.
● Нет, — ответила приемщица, — к вам кроме мужчины в зеленом плаще никто
не проходил, я не могла не заметить.
Сомнений в том, что к нему приходила тетушка «Белая горячка» не оставалось. Следующим в очереди должен был быть дед «Кондрат», после визита которого сослуживцы скажут скорбно, что Фотографа кондрашка хватила.
Фотограф решил все это обдумать вне службы, вышел черным ходом и поспешил
в столовую.
Глядя, как буфетчица наполняет стакан, Фотограф ощутил на затылке чей–то
взгляд. Пить под этим щекочущим взглядом было трудно, но он выпил и
обернулся. В углу сидел человек в зеленом плаще, перед ним стояла бутылка
кефира и стакан.
Сердце Фотографа сжалось.
Возвратившись, он застал у павильона группу клиентов. Бережно прижимая полой пиджака бутылку «Солнцедара», он проскользнул мимо них в лабораторию, включил красный свет и открыл бутылку.
Пить уже не хотелось. Но, если не выпить, не захочется жить, а жить надо.
Морщась, словно это проявитель, он заглотнул мерзкую жидкость и вышел в павильон…
— Ну, что же ты. Это я, Валя. Ты, по–моему, бумагу просил!..
Я потряс головой, отгоняя кошмар. За Люсиной спиной виднелась перспектива фотопавильона с треногой старинного фотоаппарата, осветителями. Она таяла, как слабая дымка тумана, и я поспешил остановить виденье. Я неловко взял тетрадь, ручку и начал запись прямо с этого места, с момента, когда Фотограф и я вошли в павильон. Теперь уже Валина речь долетала издалека, как побочный шум. Она говорила что–то о том, что только идиоты кладут в холодильник горячую питу, а я уже нервно ходил от треноги до белого экрана из простыни для фотографирования на документы, изредка ныряя в
лабораторию. Бутылка 0,8 подходила к концу, когда раздался стук в дверь.
Сердце Фотографа сжалось.
Но это был не Черт. Это был молодой человек, явившийся за фотографией на
комсомольский билет.
● Внимание, снимаю… Так… Минутку…
Фотограф вытер лоб. От осветителей в павильоне всегда было жарко. Бутылка
чавкнула, отдавая последние глотки.
Вновь стукнули в дверь. Сердце Фотографа отреагировало безразлично.
Вошел директор Дома быта.
От директора пахло одеколоном «Саша» и наваристыми щами. Если бы фотограф
мог учуять этот запах, то ему обязательно захотелось бы щей.
● Да, — сказал директор выразительно. — Да–сс.
● Эх–хе–хе, — ответил Фотограф, заслоняя рот ладошкой. В отличии от него
директор вполне мог различать чужие запахи.
Рабочий день кончался.
Фотограф положил выручку в карман, убедился, что положил именно в карман,
запер павильон и направился в столовую. Домой он в этот день не вернулся, загулял на дармовой червонец, и заснул в павильоне.
Проснулся он, как всегда, в 8–30 и вместо привычного паука в углу потолка
увидел огромные часы с фиолетовыми стрелками. (Было бы странно, если он
их не увидел — эти часы видны на вокзале с любой скамейки).