Я не помню всех этих правил, но помню, как однажды с наступлением темноты возвращался домой и увидел впереди на дороге человека. Я мгновенно в испуге свернул в лес, чтобы сделать большой крюк, потому что еще никогда не встречал никого на «нашей» дороге – она никуда больше не вела. Я опаздывал, потому что шел медленно, откусывая от корки купленного хлеба. Понимая, что это нарушение приличий, ведь мне никогда не разрешалось есть ничего, кроме того, что давали во время приема пищи, я не беспокоился о последствиях того, что я поддался искушению. Именно тогда, с хлебной корочкой во рту, я мечтал о рае, месте, где ты можешь есть что угодно и когда угодно. Я отчетливо помню участок дороги, где я мечтал о жареной курице как о главной райской пище, когда человек на дороге замаячил впереди. В конце концов, однако, этот лес мне запомнился как Эдемский сад из-за населявших его насекомых, растений и животных, которые заняли всю мою голову, так что я изумленно изучал их утонченное и прекрасное существование.
Теперь я спешу на холм мимо дома, где жил лесник Грютцманн. Когда мы с Марианной проходили мимо, он называл нас Гензель и Гретель. Грютцманн много лет разводил гусениц в специальных садках в сарае у своего дома. Папа, чьей страстью было коллекционирование паразитических наездников-ихневмонидов (их обычно называют просто мухами), как-то взял нескольких уже вылупившихся. Его старая коллекция – дело его жизни – была упакована в металлические коробки и запрятана в лесной тайник на родине, в Восточной Пруссии (сейчас это территория Польши), откуда ее спустя десятилетия извлекли невредимой. Позже папа послал Грютцманну несколько образцов американского мха для его коллекции. Лесника мы ценили, потому что у него был дробовик и он брал папу с собой охотиться на птиц. Обычно я шел следом за ними, иногда, будто какой-нибудь ретривер, подбирая подстреленных птиц. Мама затем снимала с птиц шкурку и набивала чучела. Затем папа продавал их Американскому музею естественной истории в Нью-Йорке и другим организациям. Несмотря на то что война закончилась, мир все еще избегал Германии. Не разрешались почтовое сообщение и поездки за границу. Папин друг из Голландии переправлял наш улов за границу. Во время этих прогулок я впервые осознал чудо птичьей красоты, заметное только издали. Летом мы с Грютцманном охотились на гусениц, подкладывая под дерево простыню, а затем колотя по стволу и ловя все, что с него валилось. С деревьев всегда падали удивительные создания, и то, что я узнал в те годы, все еще обогащает мою жизнь.
У Грютцманна была машина. Однажды он медленно ехал по песчаной дороге, ведущей к нашей лачуге, когда мы с Марианной возвращались из школы, и я охотно побежал рядом. Было лето, я, как всегда, босиком, ощущал пальцами ног теплый мягкий песок. Я часто бегал в школу и из нее, хотя частенько останавливался, чтобы понаблюдать за муравьями и дорожными осами или же подождать, пока меня нагонит Марианна. Мне всегда хотелось бежать, и в тот день я соревновался с машиной лесника. Когда мы добрались до поворота на дороге, откуда незаметная тропка вела через лес к нашей лачуге, я еще был рядом с Грютцманном. Он остановил машину, вышел и как будто с удивлением отметил мои способности к бегу.
Воспоминания возвращаются. Глядя вниз, я почти что ожидаю увидеть босые маленькие ножки. Но уже не конец 1940-х. На мне грязные кроссовки Nike Mariah с темно-синей отделкой, которые были на мне во время 100-километрового забега в Чикаго. На каждом – по три прорезанных бритвой отверстия, которые я сделал для дополнительной вентиляции и уменьшения веса. Сбоку выцветшими чернилами записаны результаты моих лучших гонок. Эти цифры – важные вехи моей жизни, и я внезапно вижу, как прошлое и настоящее сливаются и связываются.
Движение – это жизнь. Тогда я двигался, потому что хотел попасть из одного места в другое. С помощью ног. Так же ведут себя другие существа. Мои любимые создания – жужелицы, или жуки-бегуны, быстро бегали красивым, ладным шагом, как-то умудряясь точно координировать работу своих шести лапок. Большинство жужелиц – ночные хищники. Однако красиво переливающиеся Cicindelinae, или жуки-скакуны, активны и утром. Им нужен солнечный свет.
Я встречал их весной на той же песчаной дороге. Их было множество. Стоило приблизиться к какому-нибудь жуку, он так ускорялся, что его тонкие ножки словно размывались в движении. Если я подбирался еще ближе, он поднимался в воздух, улетая прочь над песчаной дорогой. Я часто ускорялся, пытаясь обогнать бегущего жука, похожего на ярко-зеленый драгоценный камень. Жуки летали быстрее, чем я бегал, и приземлялись далеко впереди меня. Я мог наверстать упущенное и начать погоню снова, но не смог бы поймать ни одного в теплый и солнечный день. В пасмурные дни они, как правило, никак не проявляли себя, а если и проявляли, то не очень хорошо. Жук, не нагревшийся на солнце, бегал медленно, а летать вообще не мог. До этого он легко меня опережал, а теперь вдруг оказывался в моих руках. После того как я обнаружил эту их «ахиллесову пяту», было не трудно поймать одного такого для моей растущей коллекции жуков, в которой скакуны были моими любимцами.