— Все равно убежит!
Это правда. Милиция вылавливает их и препровождает в особые дома, откуда они убегают немедленно. Не знаю, дома ли так хороши, что ужасная их доля «на свободе» кажется им лучше, или же что другое. Почему дикий зверь стремится в лес, хотя человек предлагает ему пищу, кров и все такое? Несомненно, что по отношению к таким детям требуется система терпеливого приручения. Кто подойдет к ним с поверхностным сентиментализмом, тот через короткое время их возненавидит. Но тот, кто имеет столько любви, что способен жалеть змеенышей и тигренков, тот может отвоевать часть из них у каторги и виселицы.
Как-то я видел их передвижение по Москве. Эта была стайка детей душ тридцать. Я ехал в трамвае. А они бежали по панели. И почти не отставали. Мороз был сильный. Такой бег, может быть, для них, при их экипировке, единственный способ не замерзнуть. Я наблюдал, как они ныряли в толпу, когда она попадалась на их пути. На несколько мгновений они совершенно пропадали из глаз среди взрослых. Так стая гончих исчезает в лесу. Но вот прогалинка, лужайка, то есть — где толпа реже. И там я улавливал их снова, — маленькие, оборванные, бегущие фигурки. Вот открытая площадь. И они вынырнули на мостовую всей стайкой, не уменьшившись в числе, очевидно, прочно спаянные какой-то своеобразной организацией или общей целью. Позже я как-то видел известный фильм «Воробьи». Да, в этом роде стайка, но только, увы, без ангела-хранителя во образе хорошенькой американки Мери Пикфорд. Найдутся ли — не для синема, а в действительной жизни, — для них, для беспризорных русских детей, такие спасительные ангелочки? От коммунистических мегер сего ожидать трудно.
Как ни странно, по данному поводу возникла в романе «Двенадцать стульев» реминисценция в издевательском контексте — жулик, притворно жалеющий детей, из корысти:
— Граждане! — сказал Остап, открывая заседание. — Жизнь диктует свои законы, свои жестокие законы. Я не стану говорить вам о цели нашего собрания — она вам известна. Цель святая. Отовсюду мы слышим стоны. Со всех концов нашей обширной страны взывают о помощи. Мы должны протянуть руку помощи, и мы ее протянем. Одни из вас служат и едят хлеб с маслом, другие занимаются отхожим промыслом и едят бутерброды с икрой. И те, и другие спят в своих постелях и укрываются теплыми одеялами. Одни лишь маленькие дети, беспризорные, находятся без призора. Эти цветы улицы, или, как выражаются пролетарии умственного труда, цветы на асфальте, заслуживают лучшей участи. Мы, господа присяжные заседатели, должны им помочь. И мы, господа присяжные заседатели, им поможем.
[…]
— Товарищи! — продолжал Остап. — Нужна немедленная помощь! Мы должны вырвать детей из цепких лап улицы, и мы вырвем их оттуда! Поможем детям! Будем помнить, что дети — цветы жизни. Я приглашаю вас сейчас же сделать свои взносы и помочь детям. Только детям, и никому другому. Вы меня понимаете?
Понимаем. Нетрудно допустить, что пролетарии пера не поверили в искренность Шульгина, пожалевшего детей, откуда и возник в романе приведенный отрывок, но кто же способен не поверить столь простым и естественным человеческим чувствам и даже издеваться в том числе над ними? Не те ли это самые «коммунистические мегеры» и даже дегенераты? Или, может быть, это уже случайное совпадение? Нет, после приведенного выше в случайную параллель между «пролетарским» романом и «черносотенными» записками Шульгина не верится нипочем.
Также обращает на себя внимание как бы постоянная полемика наших писчих «пролетариев» с Шульгиным. Скажем, Шульгин рассказывает, что перешел советскую границу при помощи контрабандистов, — один из героев романа словно в ответ объявляет глупейшим образом, что в СССР контрабанда вообще не поступает: «Всю контрабанду делают в Одессе, на Малой Арнаутской улице». Шульгин рассказывает, что искал в СССР следы сына, пропавшего без вести на гражданской войне, — автор романа поясняет, что у Воробьянинова детей не было. Шульгин рассказывает, что получил весьма весомую помощь от антисоветской организации, созданной из тех же контрабандистов, — один из героев романа словно в насмешку сам в целях наживы создает антисоветскую организацию из редкостных болванов — «Союз меча и орала». Положим, последнее — это сатира, но какие же дураки и подвергают сатире государственных преступников? Для чего это нужно было? Цель-то у авторов какова была? Чтобы люди не становились идейными врагами советской власти, ведь это смешно? Да, умный ход, ничего не скажешь. Не возникает ли опять сомнение в психической полноценности автора романа?