Осознанные законы помогут каждому из нас обрести счастье. Мера осознания и будет мерой счастья. Самочувствие человечества определяется шансами на счастье каждого человека.
Я писал свою книгу затем, чтобы донести эту простую истину. Мне казалось (и до сих пор так кажется), что люди этого достойны.
Это заставило меня обращаться не к целевой аудитории вообще, а к каждому из этой потенциальной аудитории персонально. Есть разница.
Моя целевая аудитория состоит из единиц. Но она очень большая. Сопоставима с населением Земли.
Мне кажется важным сказать несколько слов о том, как мои мотивации связаны с моим личным опытом. Почему?
Потому что это связывает мою книгу (идеи) с жизнью, показывает неслучайность моих мотиваций, их культурный и психологический генезис. Если хотите, объясняет мои мотивации. Связь с жизнью означает: связь идей с решениями, а решений с практикой, которая порождает новые идеи.
Я классический гуманитарий. Получил университетское филологическое образование (БГУ, Минск, СССР, 1984). Темой моей докторской диссертации было избрано то, что волновало меня всю мою научную жизнь: «Целостность художественного произведения как литературоведческая проблема» (была защищена в МГУ им. М. В. Ломоносова в 1998-м). Иными словами, меня интересовал феномен литературного произведения как феномен большого массива антропологических данных. Как феномен идей, методологически организованных в целостность. Я пытался связать ценностный мир личности и литературу. Личность и произведение. Затем личность и культуру. Одна из моих книг так и называется: «Культурология. Личность и культура» (1998).
Чтобы создать методологию анализа литературно-художественного произведения, мне пришлось разрабатывать основы антропологического (персоноцентрического) литературоведения. В результате были написаны учебник «Теория литературы» (2010), ряд монографий, среди которых «Психика и сознание: два языка культуры» (2000), «Персоноцентризм в класической русской литературе XIX в.» (2012), «Философия литературы. А. С. Пушкин» (2018), «Персоноцентризм в русской литературе XIX в. Диалектика художественного сознания» (2021) и др.
Странно: по большому счету, моя «хорошая теория» оказалась никому не интересной. Почему?
Литературоведение развивалось как «литература по поводу литературы», как фиксация процесса мышления по поводу художественного мышления, как идеологическая дисциплина либерального направления; попросту говоря, как процесс бесконечного мышления по поводу литературы, от которого (процесса) никто не ждал никакого результата. Попытки придать области знаний о литературе формат научности, представить литературоведение как систему идей по определению рассматривались как маргинальные, располагающиеся на периферии «научных изысканий».
Я полагал, что нахожусь в эпицентре методологический событий, на меня же смотрели как на чудака с обочины.
Я предлагал философию литературы, меня упрекали в том, что я не ценю в должной мере искусство мыслить о литературе.
При этом я не могу сказать, что мои идеи замалчивали, что коллеги из зависти всячески усложняли мою научную судьбу. Ничего подобного. Претензий к судьбе и коллегам у меня нет. Мне кажется, что коллеги, напротив, давали мне возможность высказаться как можно полнее – в расчете на то, что мои заблуждения станут всем очевидны, так же очевидны, как и правота тех, кто их не принял. Я коллегам благодарен.
Аргументы из репертуара аутсайдеров, этаких «плохих танцоров» (дескать, пол кривой, климат эпохи не тот), у меня также отсутствуют. Живого интереса на уровне личных контактов со стороны коллег, студентов, аспирантов было хоть отбавляй; интереса со стороны научного сообщества профессионалов не было. Это факт.
Просто я был радикально вне конъюнктуры. Ничего личного.
Я получил первый урок: в общественном сознании по какой-то причине отсутствует запрос на гуманитарные науки именно как на идейно-философские науки (на системы идей), формирующие картину мира; присутствует запрос исключительно как на либерально-идеологические по природе своей дисциплины (то есть разного рода «мысли по поводу»).