Причем именно тех «микроархетипов», которыми «так богата [была] доимперская Русь»[17]. Короче, смысл всего дела сводится у Найшуля к тому, что только на московитском «ценностном языке и придется общаться с народом, чтобы решать современные государственные задачи»[18].
Иначе говоря, история не властна над Россией. Над другими властна, а над нами нет. Как были мы в XVII веке «косны разумом», если верить Крижаничу, и «полунемы», так полунемы должны мы оставаться и в XXI веке. И Европа с ее «идеей прогресса» и богопротивной геометрией нам не указ. Мы по-прежнему «еллинских борзостей не текох». И не собираемся.
Индустрия мифотворчества
И Виталий Найшуль, увы, не единственный из новобранцев, кому дорог центральный миф врагов открытого общества. На самом деле миф этот на глазах становится модным и среди сегодняшней российской элиты. Более того, превращается в инструмент политической борьбы. Вот свидетельство той же Натальи Нарочницкой: «Мои идеи, которые в 1993-1996 годах можно было поместить только в “Наш современник” [...] теперь идут нарасхват везде и во всех ведомствах вплоть до самых высоких. Пожалуйста, моя книга “Россия и русские в мировой политике” - антилиберальная и антизападная бомба, но разбирают все - не только оппозиционеры, но и бизнесмены, профессора и высокопоставленные сотрудники»[19].
Похоже, что, наряду с товарным рынком, в стране возник и рынок мифов, оправдывающих несвободу. И поскольку спрос порождает предложение, создается своего рода индустрия мифотворчества, занятая серийным воскрешением старых мифов (та же книга Нарочницкой, в частности, сплошь состоит из них). Вот вам еще один труженик этой индустрии - Станислав Белковский, тоже, конечно, либерал-расстрига, как и Найшуль, в прошлом близкий сотрудник Бориса Березовского, а ныне президент Института национальной стратегии.
В отличие, однако, от Найшуля, Белковский - никакой не ученый и о русской истории ничего, кроме старых мифов, подслушанных у Нарочницкой, не знает. Зато он талантливый политический манипулятор и отлично знает, в чьи паруса в каждый исторический момент дует ветер. И, конечно, неспроста столь свирепо обрушился он в газете «Moscow Times» на Послание президента Федеральному собранию - 2004, обвинив его в самом страшном, с точки зрения мифотворца, грехе: «Путин прямо заявил своим избирателям, чтоб оставили все надежды. Он не тот, за кого они его принимали, не борец за православие, самодержавие и народность».
Дальше Белковский расшифровывает этот странный упрек: «Путин практически отрекся от патернализма, господствовавшего на этой земле со времен Киевской Руси. Государство, дал он понять своим слушателям, больше не будет отцом и матерью своим подданным». Впрочем, «в остальном, - продолжал Белковский, - это была скучная и рутинная речь. Важно в ней лишь то, что Путин бросил вызов тысячелетней традиции доброго царя, заботящегося о своем народе, который отвечает ему преданностью, смирением и кротостью… Сознательно или бессознательно Путин дал понять аудитории, что получил мандат на отказ от русской истории». И если этого мало, то вот кое-что и похуже: «Путин забыл, что был избран народом, чтобы сразить гидру капитализма»[20].
Вторая поверка историей
Согласно нашим мифотворцам, важнейшей частью Русского проекта (как называет возврат к Московии тот же Белковский) является «возрождение Российской империи как геополитического субъекта, способного сыграть решающую роль в борьбе против глобального господства антихристианских сил», не говоря уже о том, что «Россия всегда империя» (Проханов). И судьба ее, конечно, принципиально неевропейская. Тем более, что Европа уже и «не способна на выработку собственной исторической стратегии». Другое дело - наше московитское отечество, где «православное возрождение неизбежно укрепило бы российское великодержавие и сделало бы Россию альтернативой либеральной глобализации мира» (Нарочницкая). Жаль только, что никто из них так и не собрался рассказать читателям о судьбе своих предшественников. О том, например, как всего лишь полтора столетия назад попытался повторить опыт Московии Николай I.
Именно в его царствование университеты оказались, по сути, превращены в богословские заведения и создана окончательная идеологическая аранжировка Русского проекта. И, по словам известного историка Александра Евгеньевича Преснякова, именно это царствование стало «золотым веком русского национализма, когда Россия и Европа сознательно противопоставлялись как два различных культурных мира, принципиально разных по основам их политического, религиозного, национального быта и характера»[21]. Согласитесь, что выглядит это как воплощенная мечта Нарочницкой. Я не говорю уже, что могущественная Российская империя действительно играла в ту пору решающую роль в борьбе против «антихристианских сил», даже крестовый поход объявила против «гнусного ислама», говоря словами современницы событий Анны Федоровны Тютчевой. И спрашивала тогда Анна Федоровна: «Неужели правда, что Россия призвана воплотить великую идею всемирной христианской империи, о которой мечтали Карл V и Наполеон?»[22]И Михаил Петрович Погодин уверенно отвечал на этот дерзкий вопрос: «Русский государь теперь ближе Карла V и Наполеона к их мечте об универсальной империи. Да, будущая судьба мира зависит от России… Она может все - чего же более?»[23]И заветная мечта о том, чтобы «латинская Европа на карте смотрелась довеском Евразии, соскальзывающим в Атлантический океан»[24], тоже была, казалось, близка к осуществлению. Во всяком случае, если верить приговору Европе, который вынес один из самых известных тогдашних мифотворцев, Степан Петрович Шевырев. Вот этот приговор: «В наших искренних, дружеских, тесных сношениях с Западом мы имеем дело с человеком, несущим в себе злой, заразительный недуг, окруженным атмосферой опасного дыхания. Мы целуемся с ним, обнимаемся… - и не замечаем скрытого яда в беспечном общении нашем, не чуем в потехе пира будущего трупа, которым он уже пахнет (выделено мной. - А.Я.)»[25].